Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом

-- Ишь ты... закры-ы-ли! -- сказал один из них, как-го печально-оторопело посмотрев на остальных.

-- Что-о за оказия, братцы! -- заметил другой, почесав ладонью у себя за ухом.

-- Постучать, слышь, надоть,-- предложил кто-то.

Постучались,-- сперва тихо, но дверь не отворялась; постучались еще раз, громче,-- вышел Бубнов.

-- Что, господа честные?-- сказал он, очевидно, в дурном расположении духа.-- Домой надо уходить...

Рабочие молчали, тревожно переминаясь на месте.

-- Хозяина-то бы вот самого повидать нам хотелось,-- заметил подошедший тем временем Савельич, узнав от других, в чем дело.

-- Хозяина-то?..-- смущенно переспросил сторож.-- Да где его взять? Барин-то мой, может, теперь уж в остроге сидит...

-- Эвона! Статочное ли это дело? Да за что ж так? -- заговорили в один голос рабочие, сильно пораженные неожиданным заключением Бубнова.

-- А уж про то начальство ведает,-- пояснил он сурово.

-- Хороший, слышь... душа-человек был! -- грустно помянул кто-то добрым словом Светлова.

-- Известно, как есть человек был! -- с чувством отозвался другой.

-- Эко ты горе какое! -- пособолезновал третий, отходя немного в сторону и сморкаясь в полу своего дубленого полушубка.

Наступило общее затруднительное молчание.

Между тем к прежней кучке народа прибавилась понемногу новая; иные только что пришли. Праздничный, несколько щеголеватый наряд рабочих, резко противоречивший их печальным лицам, придавал этим последним какую-то особенную трогательную выразительность. Кто-то из новоприбывших -- должно быть, совсем недавно поступивший в школу -- подошел близехонько к двери флигеля и стал по складам разбирать негостеприимную надпись.

-- Да уж тепериче, брат, хоть читай -- не читай, а все не обучишься как следует,-- несколько шутливо заметил плохому чтецу разговорчивый плотник.

В другое время эта шутка, может быть, вызвала бы общий смех; но в настоящую минуту она раздалась как-то заупокойно среди безмолвствовавшей толпы.

-- Что ни толкуйте, господа честные, а уходить надо,-- заключительно обратился к рабочим Бубнов и сурово захлопнул за собой дверь.

-- И взаболь, что ж мы тут станем стоять без пути-то, братцы? Вали по домам! -- пригласил Савельич остальных.

Знакомый уже нам, широкий в кости кузнец неожиданно выступил на сцену.

-- А что, робята, ежели тепериче в острог к учителю сходить? -- спокойно предложил он, очевидно, готовый на эту смелую попытку.

-- Сичас видать, что кузнец: закалена, видно, шуба-то. Поди-ка ты какой бойкий! -- трусливо отозвался в толпе один тщедушный мастеровой, по-видимому из портных,

-- Учительская-то, чай, стоит твоих пятерых,-- возразил ему с сердцем кузнец.-- Туда же суется, мокрохвост поганый! -- прибавил он, добродушно захохотав, и плюнул в сторону.

Но народ по-прежнему не намерен был ни шутить, ни ссориться, безучастно выслушивая эти единичные выходки. Седая голова сторожа опять высунулась в дверь.

-- Уходите, уходите, господа честные! -- проговорил он внушительно.-- Ужо лучше завтре ввечеру понаведайся кто-нибудь сюда: может, вести какие придут от барина,-- окончательно заключил старик и снова захлопнул дверь.

Постояли, постояли рабочие, посмотрели как-то нерешительно -- сперва на темные окна флигеля, а потом друг на друга, и молча стали расходиться, уныло понурив свои недоучившиеся головы.

И им тоже, должно быть, как вчера Бубнову, чуялось что-то недоброе...

Бубнов был, как говорится, не пророк, а угадчик: барин его действительно сидел в остроге. Эту тяжелую весть принес домой, на другой день утром, Василий Андреич, вернувшись от полицеймейстера. Но старик не вдруг сообщил ее жене; он прежде всего прошел молчаливо в свой кабинет, выкурил там трубки четыре залпом, все отговариваясь сильной усталостью, и потом уже, когда старушка неотступно пристала к нему с расспросами, объявил ей каким-то глухим, подавленным шепотом:

-- Александр-то ведь у нас... в остроге!

Ирина Васильевна так и грохнулась об пол.

-- Вот оно каково... матери-то!!.-- раздирающим душу голосом молвил Василий Андреич Оленьке, как-то растерянно-безнадежно стоя над распростершейся женою.

Девушка с криком кинулась в кухню за холодной водой.

Многих стоило усилий, чтоб привести в чувство несчастную, подавленную горем старушку; наконец, она слабо очнулась и мутными глазами обвела комнату. Может быть, никакие медицинские средства не подняли бы с полу в эту минуту Ирины Васильевны; но жгучее сознание, что ее сын -- ее дорогой Санька -- сидит в остроге, придало ей мгновенно, так сказать, сверхъестественные силы: старушка быстро вскочила на ноги.

-- Я сейчас... я сама к нему поеду!.. Бедный Санька!.. Отец!.. Оля!.. вели лошадь... поскорее!.. Ох, боже мой, боже мой!..-- твердила она, рыдая и порывисто переходя то от мужа к дочери, то наоборот.

Насилу, насилу удалось Василью Андреичу успокоить ее.

-- Ты прежде отдохни маленько, мать, а потом и поедешь... Да лучше бы тебе, однако, не ездить сегодня?.. а? Завтра бы лучше поехала?..-- мягко уговаривал он уложенную им в постель жену, натирая ей спиртом виски.

Ирина Васильевна только махнула нетерпеливо рукой.

-- Ну, ну... ладно, ладно!.. поезжай! только успокойся ты теперь-то, Христа ради, хошь на полчаса...-- поспешил согласиться старик.

Он, в эти полчаса, ухаживал за ней, как нянька.

Василий Андреич, изучивший до мельчайших подробностей характер и привычки своей жены, решительно не мог припомнить, чтоб она когда-нибудь так растерялась сразу -- до обморока; никогда еще не встречал в ней старик той покорной уступчивости, с какой Ирина Васильевна позволила ему перед тем уложить себя в постель,-- и он вдвойне глубоко почувствовал теперь, что настоящее испытание превышает все, что было безотрадного в их долгой кропотливо-трудовой жизни! Но ведь они уж доживают свой век; а что же будет с ним, с сыном? Что будет с этим человеком, который уже и теперь, в самом начале своего молодого, самостоятельного поприща является, так или иначе, арестантом острога?! Учиться столько лет... и для чего же? Чтоб смирнее сидеть потом за железной решеткой -- для того, что ли?! И откуда, зачем эта прыть, этот неугомонный риск, когда без них можно жить покойно и весело? Весело!.. Да весело ли, полно?

А те-то, давно позабытые им, Васильем Андреичем, люди... разве они не были так же покойны и веселы в далеком безлюдном захолустье?..

Приблизительно в таком именно роде, хотя в другой форме и большем объеме, проходили мысли в голове старика Светлова, пока отдыхала в постели его жена.

"Э-эх! не хватает у меня маленько чего-то..." -- тяжело и безнадежно подумал он, наконец, и заскреб у себя в голове.

Действительно, чтоб привести в порядок и уяснить себе эти мысли, чтоб разрешить победоносно все эти сомнения, Василью Андреичу не хватало немногого: ему недоставало одной, но зато громадной, всесокрушающей мировой силы -- знания!