Эудженио Монтале - Динарская бабочка

Клиция посмотрела вперед и обнаружила, что пятнадцать человек, сидевшие в зале сначала, превратились в добрые тридцать.

— Вроде бы, — растерянно сказала Клиция, охваченная чувством, близким к чувству оскорбленной добродетели, — вроде бы, мне приснилось, что я паук, да, паук в доме Пифагора, во всяком случае, кажется, я узнала его в лицо.

Публика расхохоталась, а профессор Добровский покраснел до ушей.

— Синьора, — возмутился он, — вы издеваетесь над наукой, вы недостойны той легкости, с которой на вас подействовал мой гипноз. Да вы представляете себе, какой бы уровень развития потребовался, чтобы одним махом перейти из стадии паука в стадию человека? Я серьезно спрашиваю, отвечайте: кем вы видели себя во сне?

— Пауком в доме Пифагора, — повторила Клиция под издевательский смех публики, а тем временем профессор Петерсон за руку вел ее к двери, убеждая никогда больше не участвовать в опытах, слишком серьезных для нее.

Она вышла, почти выбежала на улицу, стискивая ручку чемоданчика, издала короткую горловую трель, чтобы почувствовать, что она жива, и посмотрела на часы. До отхода поезда оставалось пятнадцать минут. Для нее день в Фодже закончился.

Весть, что Джампаоло женился на синьоре Дирче Ф., дважды вдове, да к тому же и много старше его, не вызвала в городе недоброжелательных толков. Жилось ему трудно, и теперь, когда он в кои-то веки устроился (пусть даже ценой неизбежного отказа от свободы распоряжаться собой), многочисленные друзья порадовались за него, и ни один не позволил себе съехидничать, будто Джампаоло просто-напросто «женился на деньгах». За свадьбой последовали пышные приемы с банкетами, после чего жизнь супругов немного отодвинулась в тень. О них еще говорили — правда, довольно уклончиво. Говорили, что Джампаоло «работает» — над чем и в какой области, было покрыто неизвестностью — и что Дирче создала мужу земной рай. Так или иначе, было очевидно, что супружеская чета живет несколько обособленно. Люди, которые рассказывали про них, признавали, что виделись с ними скорее давно, чем недавно, и, хотя восхваляли изысканность яств, собственноручно приготовленных синьорой, и редкую широту ее гостеприимства, явно не торопились с проверкой своего впечатления, готовые отложить sine die [100] На неопределенный день (лат.). повторный визит. Осторожные слова не были открытым порицанием, как не были и откровенным одобрением, и все же зачастую на лице говорившего: «Синьора Дирче… Джампаоло… обворожительная пара…» — читались смущение и нежелание вдаваться в подробности.

Об этой сдержанности и недомолвках Федериго вспомнил в то утро, когда, рассеянно прогуливаясь по далекой от центра улице Форно, оказался перед особняком под номером 15. Он вспомнил, что здесь обитает его старый приятель Джампаоло, покинувший дружескую братию после удачной женитьбы. Федериго был беден и к тому же застенчив — ему ли гоняться за Джампаоло в его новой жизни, подбирая крошки на роскошном пиру? Разве дружба Федериго не бескорыстна, разве у него душа прихлебателя и попрошайки? Скромность и чувство гордости держали его в отдалении от более удачливого приятеля, но вдруг лед растаял, и вот уже Федериго, во власти внезапного порыва, нажимал на кнопку звонка в надежде провести с Джампаоло полчасика за дружеской беседой вроде тех, что когда-то сроднили его, Федериго, с городом А…

На Федериго, встреченного рычанием сторожевой собаки и проведенного в living room [101] Гостиную (англ.). — именно так он привык вскоре величать зал, полный картин, статуй, гобеленов, оловянных ваз и серебряных орлов, — обрушился шквал возгласов, едва скверно выбритый слуга получил от него и доставил в подобающее место анкетные сведения.

Федериго Беццика? Какая неожиданная честь! Да ведь она, синьора Дирче, была наслышана о нем и восхищалась его жизнью и характером вон еще когда — года два назад, в начале своего béguin [102] Увлечения (франц.). Джампаоло, еще при покойном супруге, втором покойном супруге (поднятый палец указал на большой портрет маслом, изображавший лысого господина). Федериго Беццика? Познакомься она с ним раньше… Кто знает, кто знает… Самый дорогой, самый достойный, самый замкнутый из друзей Джампаоло. Нехорошо столько времени скрываться, ай-ай-ай! Застенчивость? Любовь к тихой жизни? Она понимает (и как!) его вкус к beata solitudo [103] Блаженному одиночеству (лат.). , у них столько общего, и она верит, что это станет основой доброй и крепкой дружбы. Джампаоло? Да, Джампаоло работает, но он скоро выйдет. А пока можно воспользоваться ожиданием и поболтать для лучшего знакомства. Гость предпочитает португальский портвейн, сухой мартини, негрони? Фабрицио, где прячется этот бездельник Фабрицио? Портвейн для господина, да поживей!

Федериго еще ни разу на нее не взглянул: в полутемной гостиной женщина сидела слишком близко, чтобы он осмелился повернуть голову. Но огромное зеркало — трюмо, произносила она, — отражало ему странный образ нахохлившейся хищной птицы с дрожащими крыльями носа (клюва), серо-буро-малиновыми волосами и подведенными глазами, горевшими неестественным светом. Глаза вспыхивали, как зажигалка, которой чиркают, давая прикурить гостям, а затем гасят, пряча в черепаховую сумочку, что всегда под рукой.

Через некоторое время появился Джампаоло в рубашке, без пиджака и поцеловал руку супруге. Быть многословным он не решился. Когда настала их очередь, вперед выступили тощие, желтые, неуверенные в себе Антенор и Гонтран, сыновья первого покойного супруга (палец поднялся, указывая на портрет усатого офицера), и Розмари, дочка второго. Был уже час. Синьора Дирче решила, что Федериго останется разделить с ними трапезу. Все перешли в столовую, где под бронзовой статуей ныряльщика, приготовившегося нырнуть в их сторону, был застелен вышитой скатертью стеклянный стол, и Фабрицио, подождав, пока хозяин наденет пиджак, подал бульон в чашках, суфле из сыра, жареные цуккини с креветками и корзиночку сушеных фруктов. Пить кофе вернулись в living room ; он долго стекал через фильтр, и все это время тщательно выбирался ликер под кофе.

Когда Антенор, Гонтран и Розмари попросили разрешения уйти, Федериго попытался было откланяться, неосмотрительно сославшись на желание отдохнуть (послеобеденная привычка, которую одобряла и разделяла синьора Дирче), но был силой помещен тут же, в гостиной, на софу с просьбой не разводить церемоний и соснуть. Два часа он оставался в темноте, взвинченный донельзя. Не слышно было ни звука: похоже, все спали.

Что делать? Время тянулось бесконечно. Ему придали смелости часы на стене, пробив четыре раза. Федериго поднялся, открыл ставню, привел в порядок ненавистный диван и на цыпочках вышел из гостиной, намереваясь проскользнуть в прихожую. Однако Фабрицио оказался начеку и поднял тревогу, в результате чего на Федериго обрушилась из глубины гостиной новая лавина уговоров.