Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

— Вы угодили сюда по несчастной случайности или вас подослали нарочно, чтобы подслушивать здешние разговоры? Тут, приятель, надо бы сразу внести полную ясность. Пройдитесь по загородкам и поищите, авось найдется какой-нибудь поручитель. Вы утверждаете, что вы студент? Здесь полно университетских. Если хотите сыскать друзей в этой клоаке, постарайтесь поскорее подтвердить это делом. Платонические революционеры особого доверия не внушают.

Студент сильно побледнел. Начито, глядя на старика с умильной собачьей преданностью, взывал к милосердию:

— Ведь и меня тиран Бандерас держал в постоянном страхе. Это такой кровопийца! Но нелегко было вырваться из его цепей. Для полезного дела я не пригоден, да и кому я нужен, коли я куска хлеба не умею заработать? Генерал бросал мне со стола кости, и я должен был терпеть все его насмешки. Для него я был чем-то вроде шута горохового. По-своему он, быть может, даже ценил меня. Вы скажете, что это плохо, что я отпетый подонок, что ниже пасть уже невозможно, что свое человеческое достоинство нельзя втаптывать в грязь? Верно. Но подумайте только, что может представлять собой человек, свободная воля которого ограничена законом наследственности? Отец мой — алкоголик! Мать — истеричная психопатка! Генерал хоть и презирал меня и потешался надо мной, но выходки мои его развлекали. У меня были даже завистники. И вот теперь я низвергнут в такую пропасть!

Марко Аурелио и старый конспиратор слушали молча, изредка переглядываясь. Старик подытожил:

— Да, есть субъекты почище любой уличной девки!

Начито, захлебываясь, продолжал:

— Теперь всему конец! Последняя его издевка переполнила чашу. До этого он еще не доходил! Подумать только, расстрелять несчастного сироту! Да ведь сам Нерон в гробу бы перевернулся! Маркито и вы, друг мой, Христом-богом прошу, прикончите меня, пожалуйста! Я так страдаю! Черта ли мне в нескольких лишних часах, если этот проклятый страх отбивает у меня всякую охоту жить! Я знаю свой конец, о нем мне поведали духи: в этом проклятом деле замешаны души праведников. Маркито, пристукни меня, избавь меня от мучительных терзаний. Я не хочу ждать, лучше умереть сейчас, на месте! Старина, пустите мне кровь вот этой вашей иглой, чего вам стоит? Продырявьте меня насквозь! Друзья! Умоляю вас! А если боитесь, то хоть чем-нибудь утешьте меня!

Малодушные и жалкие причитания этого идиотика вызывали в его собеседниках двойственное чувство презрения и сострадания, что легко можно было прочесть и на скорбном лице старого конспиратора, и на бледном от бессонницы лице студента. В страданиях этого опального скомороха была своего рода гротескная величественность, свойственная шутовским похоронам, которыми заканчиваются карнавалы. Стервятники, хлопая пятнистыми крыльями, низко кружились над смоковницей.

Камера помер три представляла собой просторную комнату с зарешеченными окошками под самым потолком, насквозь провонявшую скверной водкой, потом и табаком. Вдоль боковых стен висели гамаки заключенных, по большей части политических, хотя тут можно было встретить и закоренелого уголовника, и убийцу-маньяка, и отважного бродягу, и бездушного лицемера. Чтобы сделать жизнь политических как можно несноснее, полковник Иринео Кастаньон нарочно подселил к ним всю эту публику. Пыльные лучи света, падавшие сверху, скользили по обшарпанной штукатурке, грубо выхватывая из царившего полумрака изможденные тоскливые лица заключенных. Доктор Санчес Оканья, велеречивый и напыщенный, эффектно, как заправский трибун, размахивал рукой с вылезшим из-под рукава манжетом, обрушивая на тиранию громы и молнии:

— Зловещий феникс колониального абсолютизма возрождается из развеянного на все четыре стороны пепла, тревожа тени светозарных наших освободителей. Да, да, я не оговорился, именно светозарных! Их жизненный пример должен стать для всех нас тем светочем, который озарит последние, быть может, часы, нам еще отпущенные. Море возвращает земле ее героев. Прожорливые чудовища голубых бездн оказываются милосерднее генерала Бандераса… Наши глаза…

Оратор осекся. Из коридора донесся стук деревянной ноги. Попыхивая трубкой, мимо камеры проковылял комендант. Вскоре звуки его шагов замерли в отдалении.

Один из заключенных, который, вытянувшись в своем гамаке, читал книгу и спрятал ее при подходе коменданта, снова принялся за чтение. С соседнего гамака к нему обратилась тень дона Роке Сепеда:

— «Знаменитые побеги» почитываете?

— Классиков надо знать.

— Больно занимает вас это чтение! Уж не бежать ли собрались?

— Возможно.

— А ведь и в самом деле недурно было бы сыграть такую шутку с этой пакостной Деревяшкой!

Читавший со вздохом закрыл книгу:

— Пустые мечты! Быть может, нас с вами уже сегодня вечером пустят в расход.

Дон Роке с горячностью возразил:

— Вас — не знаю… Что касается меня, то до победы революции я надеюсь еще дожить. Дальше не загадываю, быть может, и погибну. Возможно. От судьбы не уйдешь.

— Это уж как пить дать. А свою судьбу вы знаете?

— Знаю или нет, но умереть в Санта-Монике мне не суждено. Вот прожил я полвека, а, собственно, что я совершил? Проходил в мечтателях? Нет, чтобы переродиться, надобно слиться с народом, быть с ним заодно, а потом и умереть не тяжко.

Говорил он это с проникновенностью умирающего, который причастился святых тайн и укрепился в вере. Смуглое его лицо, лицо деревенского пастыря, покоилось на подушке, словно в момент воскресения, а простыня, укутывавшая его тело, напоминала плащаницу. Его собеседник дружелюбно и вместе с тем с сомнением в голосе сказал:

— Мне бы вашу веру, дон Роке! Боюсь, однако, что в Фосо-Пальмитос нас ждет один конец.

— Нет, моя судьба иная! А вам советую отвлечься от мрачных своих мыслей. Уж лучше мечтайте о побеге.

— Разные мы с вами люди, дон Роке. Вы безропотно ждете вмешательства неведомой силы, которая бы выручила вас из этого узилища. Я мечтаю о побеге, хотя предчувствие близкого конца меня не оставляет ни на секунду. Вернее даже, не я мечтаю, а мечта, мысль о побеге меня преследует. И вот чтобы совсем не пасть духом, я строю планы и выжидаю подходящий случай, на который вовсе не надеюсь.

— Судьбу осилить можно, стоит лишь напрячься духом и собрать всю волю. В нас скрыты такие силы, о которых сами мы не подозреваем. Чтобы побороть гнетущее вас душевное смятение, я предложил бы вам чтение поодухотвореннее «Знаменитых побегов». Хотите, я раздобуду вам «Дорогой теософии»? Она откроет вам иные горизонты.

— Я говорил, что разные мы с вами люди. Головоломки ваших любимых авторов не трогают меня. Пусть оттого, что религиозное сознание мне чуждо. Наверное, так оно и есть. После Фосо-Пальмитос для меня ничего нет.