Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

Весь вечер он разглагольствовал о подобных «подвигах». Этот кровожадный мерзавец наслаждался, вспоминая о своих злодеяниях, жестокостью прикрывал свою трусость, грубость свою выдавал за прямодушие, а подлость преподносил как изворотливость. То, что он был и фанатик и карлист, делало его зверем вдвойне.

Негодяй принялся классифицировать карлистские батальоны по их достоинству; первое место, естественно, занимали наваррцы, поскольку сам он был наваррец, потом шли кастильцы, затем алавезцы, после них гипускоанцы и, наконец, бискайцы.

По мере того как разгорался спор, становилось понятно, что в карлистской среде царил дух страшной ненависти; сидевшие за столом наваррцы, баски, алавезцы, арагонцы и кастильцы смертельно ненавидели друг друга.

В них пробудилось все то подпочвенное, кабильское, что скрывается за чувством местного патриотизма в жителе любой испанской провинции {169} . Они поносили друг друга, называя трусами, мошенниками и разбойниками.

Мартин задыхался в этом притоне; не дожидаясь десерта, он встал из-за стола. Иностранец последовал его примеру, и оба вышли на улицу.

Моросило. В полутемных тавернах, в желтом свете керосиновых ламп виднелись компании солдат. Было слышно, как перебирают струны гитары; время от времени в темноте и молчании улицы чей-то голос запевал хоту.

— Мне уже надоела эта дурацкая песня, — проговорил Мартин.

— Какая? — спросил Иностранец.

— Хота. Хвастливая она, по-моему. Мне кажется, что я слышу этого старого наваррца из гостиницы. Тот, кто ее распевает, словно хочет сказать: «Я всех сильней, я всех благородней, я всех отважней».

— А разве наваррцы не отважней остальных испанцев? — спросил лукаво Иностранец.

— Не знаю, я, во всяком случае, так не думаю. Будь у меня пять сотен солдат, я бы сию же минуту взял штурмом Эстелью и спалил бы ее.

— Ха, ха! Вы необыкновенный человек, Мартин.

— Я говорю так, потому что уверен в этом.

— Я тоже уверен в этом и жалею, что у вас нет пяти сотен солдат. А что вы думаете о людях с Эбро?

— Ничего не думаю, они уже сами решили, что, кроме них, нет в Испании прямых и верных людей, а все потому, что они вечно говорят грубости и хоту поют.

— Значит, для вас это пение как бы подделка под храбрость и силу?

— Да, вроде.

— Прекрасно. В моей ближайшей статье я напишу об этом. Вы не видите ничего дурного в том, что я воспользуюсь вашими суждениями?

— Нет, почему же, ведь мне-то от них никакой пользы.

Они продолжали гулять, но как только удалились немного от площади, их окликнул часовой и заставил вернуться. На площади было пустынно. Когда они обошли ее несколько раз, с ними поздоровался ночной сторож и спросил:

— Что вы тут делаете?

— Разве гулять здесь запрещено? — спросил Салакаин.

— Нет, конечно, только час для прогулок не очень подходящий.

— Мы поздно поужинали и решили пройтись, — сказал Иностранец. — Не хотелось сразу укладываться спать.

— Почему вы не идете туда? — спросил сторож, указывая на ярко освещенные балконы одного из домов.

— А что там такое? — спросил Мартин.

— Казино, — ответил сторож.

— Что там сейчас делают? — поинтересовался Иностранец.

— Должно быть, играют.

Они распрощались с представителем ночной охраны и покинули площадь.

Затем, сделав крюк, вышли на бульвар Лос-Льянос. Здесь до них донесся звон одного из монастырских колоколов.

— Азартные игры, колокольный звон, карлизм и хота. Такое все чисто испанское, дорогой мой Мартин, — сказал Иностранец.

— Но я тоже испанский, а мне все это очень противно, — заметил Мартин.

— Однако это особенности, из которых слагаются традиции вашей родины, — сказал Иностранец.

— Моя родина — горы, — ответил Салакаин.

Как прошел второй день в Эстелье

Как и было условлено, Мартин с Баутистой встретились на площади. Мартин рассудил, что не следует, чтобы их видели разговаривающими друг с другом, и, желая сообщить зятю о событиях прошлой ночи, описал на бумаге свою встречу с генералом.

Потом он отправился на площадь. Там играл духовой оркестр. Стояли в строю солдаты. На балконе маленького дома, напротив церкви Святого Иоанна, красовался дон Карлос и несколько человек из его свиты.

Мартин подождал, пока появился Баутиста, и шепнул ему:

— Нельзя, чтобы нас видели вместе, — и передал записку.

Баутиста удалился, а немного погодя опять подошел к Мартину и незаметно сунул ему другой листок бумаги.

«Что могло случиться?» — спросил себя Мартин.

Он ушел с площади и, очутившись в одиночестве, прочел записку Баутисты, которая сообщала:

«Будь осторожен. Здесь находится Качо, он теперь сержант. Не появляйся в центре города».

Мартин отнесся к предупреждению Баутисты очень серьезно. Он знал, что Качо его ненавидит и, оказавшись в выгодном положении, может отомстить за былые обиды со всей яростью низкорослого, жестокого и вспыльчивого человека.

Салакаин прошел по мосту Асукареро, поглядывая на зеленоватую воду реки. Дойдя до небольшой площади, где берет начало улица Руа-Майор, он задержался возле превращенного в тюрьму дворца герцога Гранадского, чтобы поглядеть на фонтан, посредине которого стоял на задних лапах лев, держа в передних герб Наварры.

Мартин все еще находился там, когда увидел, что к нему направляется Иностранец.

— Вот вы где, дорогой мой! — сказал Иностранец.

— Добрый день!

— Собираетесь поглядеть на старый город?

— Да.

— Я пойду с вами.

Они пошли по Руа-Майор, главной улице старого города. По обе ее стороны возвышались красивые дома из желтого камня, с высеченными на фронтонах гербами и барельефами.

Потом, когда Руа-Майор кончилась, они зашагали по улице Куртидорес. Большие парадные двери старинных родовых особняков были заперты; кое-где в галереях, превращенных в кожевенные мастерские, висели рядами кожи, а впереди виднелась почти неподвижная вода реки Эги, зеленая и мутная.

В конце улицы они увидели церковь Санто-Сепулькро и остановились поглядеть на нее. Портал из желтого камня со святыми, которым кто-то поотбивал носы, Мартину показался немного смешным, но Иностранец уверял его, что портал великолепен.

— Вы это серьезно? — усомнился Мартин.

— Еще бы! Разумеется.

— И его сделали местные люди? — спросил Мартин.

— А вы полагаете, что те, кто живет в Эстелье, ничего хорошего сделать не могут? — рассмеялся Иностранец.

— Почем я знаю! Сомневаюсь, чтобы в этом городе порох выдумали.

В одной из поперечных улиц за развалинами старинных домов идальго, как за изгородью, виднелись сады. Мартин и Иностранец не пошли дальше, так как были уже в нескольких шагах от заставы.

Они повернули назад и поднялись к церкви Святого Петра, расположенной на холме; туда вели стершиеся ступени, меж плитами которых росла трава.