Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

— Смотри, вон сеньора такая-то… А вон едет сеньора Эн.

В садах Буэн-Ретиро вероятность встречи со светскими дамами увеличивалась, а социальная дистанция, отделявшая от них, уменьшалась. В парке можно было увидеть не только элегантных представительниц высшего общества, но и куртизанок. Сорока, Непорочная, Дева, Знойная, Пловчиха, здоровенная рыжая размалеванная баба, и многие другие разгуливали в садах Буэн-Ретиро наравне со всеми. Попадались тут и экстравагантные особы, пользовавшиеся скандальной известностью. О них рассказывали любопытные истории. Говорят, одна из этих сумасбродок, Лола, по прозвищу «Валькирия», вызвала на дуэль свою соперницу по амурным делам и дралась с ней на шпагах в Каса-дель-Кампо {198} , а вечером появилась с перевязанной рукой в ложе Королевского театра. Другую величали Кладбищенской Венерой — то ли потому, что она назначала любовные свидания на кладбище, то ли потому, что в ее облике было нечто от надгробной статуи.

Среди мужчин тоже было немало любопытных личностей. В числе постоянных посетителей выделялся Радамес, прозванный так за пронзительный взгляд и грозный вид; затем некий молодой человек, который, как уверяли, считался в Мадриде вторым красавцем; художник с буйной шевелюрой, писавший исключительно голубок; фатоватый гусар, по слухам, отличившийся в битве при Мелилье {199} , и аристократ, который изо всех сил старался походить на принца Уэльского, царствовавшего впоследствии под именем Эдуарда VII {200} . Кроме них, следует упомянуть щеголеватого старичка, которого в молодости именовали Королевским Петушком — он был одним из любовников королевы Изабеллы II {201} , а также высокого надменного офицера, по прозвищу «Прекрасная Скотина».

Компании в парке складывались и распадались с удивительной легкостью. В течение нескольких дней, недель или месяцев они создавались, росли, а затем, так же стремительно, разваливались. Некоторые из подобных компаний пользовались у завсегдатаев определенной популярностью благодаря тому, что в них блистали либо какая-нибудь аристократка, известная своими драгоценностями, едкими остротами или любовными похождениями, либо политический деятель, прославившийся красноречием, макиавеллизмом или дипломатичностью.

В те времена остроумный собеседник вызывал всеобщий восторг, умение блеснуть фразой высоко ценилось. Однако подобные таланты постепенно вышли из моды и перевелись, словно все мы стали экономить время и на манер англичан приучились думать, что оно — деньги.

Компанию дона Пако Лесеа хорошо знали в Буэн-Ретиро, хотя она была относительно небольшая. В нее входили закоренелые холостяки, одинокие мужчины, слывшие людьми независимыми, насмешливыми и злоязычными.

Дон Пако Лесеа, старый пройдоха и циник, отставной чиновник, бывший губернатор провинции, мог похвастаться теперь лишь одним оставшимся у него титулом — он был членом правления самого крупного мадридского казино. Поговаривали, что он до сих пор поддерживает давнюю любовную связь с какой-то маркизой.

Это был грузный невысокий человек с невыразительным мертвенно-бледным угрюмым лицом, черной, сильно тронутой сединой бородою и фиолетовыми мешками под глазами, похожий на мориска или еврея. Одевался он старомодно, да и во всем остальном тоже был старомоден: восхищался писателями, актерами и тореро, пожинавшими славу лет сорок тому назад, и не понимал, что прошлое всегда кажется старику лучше настоящего — не потому, что так оно и есть, а из-за обманчивых иллюзий возраста.

Дон Пако, завсегдатай казино, был не лишен язвительной, скептической насмешливости. Он выдавал себя за непримиримого врага природы, солнца, деревни и моря. Не знаю уж, шутил он или говорил всерьез, но для него все естественное было плохим, все искусственное хорошим. Парк был лучше, чем лес, пруд в саду гораздо приятнее, чем море. Красивый пейзаж работы хорошего художника доставлял ему больше удовольствия, чем ландшафт, созданный природой. Дон Пако, заядлый игрок, жил на остатки былого состояния и за счет кредиторов. Квартиру он снимал в доме на улице Клавель.

Иногда он заходил пообедать в какую-нибудь захудалую таверну на улицах Хардинес или Адуана. Если кто-нибудь из знакомых заставал его там, он немедленно выдумывал путаную историю, связанную с женщинами, чтобы объяснить свое появление в подобном месте. В некоторых театрах, в частности в Королевском, он с давних пор входил в состав клаки, хотя быть клакером несколько зазорно; в других театрах для него всегда оставляли место в партере. Если дон Пако нуждался в деньгах, он неизменно занимал их у приятелей-игроков и тщательнейшим образом записывал сумму долга.

— Не всякий может иметь долги, — всерьез утверждал он, полагая, без сомнения, что наличие их свидетельствует о явном превосходстве должника над кредитором.

Дон Пако знал уйму анекдотов из театральной жизни, в особенности о событиях в садах Буэн-Ретиро со времен оперы-буфф до нынешних дней, и помнил в подробностях спектакли самых различных трупп.

В эту компанию входили и другие люди. Одним из них был врач дон Хуан Гевара, холостяк, человек образованный, с солидным положением, ведший замкнутый образ жизни. Гевара был важен, серьезен, тучен; говорил он очень медленно. Другим постоянным участником сборищ являлся некий дон Мануэль, известный под именем Мануэля Филиппинца. Почти каждый вечер к компании присоединялся и журналист Эдуардо Монтес Пласа, сотрудник нескольких газет и главный редактор «Эль Мундо».

Не каждый вечер, но довольно часто в парке появлялись маркиз де Кастельхирон, граф де ла Пьедад, некий сеньор Гарсия Флорес и несколько молодых журналистов, группировавшихся вокруг Монтеса Пласы. У каждого был свой конек и свой характер. Дон Пако Лесеа имел обыкновение развлекать общество рассказами о мадридских старожилах. Он в высшей степени церемонно раскланивался с дамами, а затем говорил о них гадости:

— Вот идет герцогиня Эн, — объявлял он, а когда она удалялась, добавлял: — Отъявленная мошенница. Кстати, она доводится мне родственницей.

В этом нет ничего удивительного. Для человека знатного важно было состоять в более или менее близком родстве с герцогиней, а ее нравственный облик, пороки или добродетели не имели никакого значения.

Дон Мануэль Филиппинец владел имением на острове Лусон, где прожил более двадцати лет; однако теперь он собирался расстаться со своим поместьем и продать его. После долгого пребывания среди всегда зеленых полей города с их улицами и каменными тротуарами приводили его в неистовый восторг.

— Зелень деревьев вселяет в меня глубокую грусть, — любил повторять он. — Лучше бы их совсем не было.