Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

Однажды холодным, неуютным зимним вечером я занимался неблагодарным делом — держал корректуру. Камин уже погас. Я сидел за столом в пальто, в берете, шарфе и, надев очки, читал гранки, когда ко мне вошла какая-то дама в трауре, с густой, плотной вуалью на лице. Сеньора желала поговорить со мной. Я предложил ей стул и, так как уже темнело, зажег свет.

Посетительница села в тени и подняла вуаль. Это была одна из тех женщин, которые пытаются бороться со старостью и по этой причине особенно быстро становятся ее жертвами: набрасываясь на такую добычу, старость не просто оставляет на ней следы в виде легких морщин, а нещадно ее уродует и обезображивает.

У дамы были большие темно-лиловые круги под глазами, накрашенные губы, множество морщин на пористой коже лица и двойной подбородок, не отвисавший слишком уж явно только потому, что его поддерживала, словно ремешок воинской фуражки, широкая черная лента шляпки.

Гостья заговорила неестественным театральным голосом и долго не прекращала свой монолог. По ее словам, много лет тому назад она познакомилась со мною в парке Буэн-Ретиро в компании маркиза Икс и банкира Игрек, а произошло это в тот год, когда сеньоры Зет и Эн удивляли весь Мадрид своей элегантностью и драгоценностями.

«Эта дама ошибается, — подумал я. — У меня никогда не было знакомых с деньгами».

— Не могу поверить, что вы меня не помните! — с фальшивой трогательностью, по-актерски воскликнула она.

— У всех нас с годами слабеет память, — сказал я и осведомился: — Итак, чем могу служить?

— Сейчас узнаете. У меня есть друг. Он нашего поколения, уже немолод, но человек совершенно очаровательный. Он написал роман и хотел бы опубликовать его.

— Где же этот роман?

— У меня.

— Так пришлите его мне, — с притворной готовностью предложил я. — Я его прочту и, если найду интересным, постараюсь напечатать.

— Вас он непременно заинтересует.

— Как бы то ни было, его следует прочитать.

— Не премину прислать его.

— Как зовут этого сеньора?

— Видите ли, он не хочет, чтобы его имя упоминалось в книге.

— Но чью же фамилию ставить на обложке, если роман пойдет в печать?

— Ничью.

— Нет, так нельзя. На книге всегда указывается фамилия автора, настоящая или вымышленная. Если ваш друг не хочет называть свое подлинное имя, пусть придумает себе псевдоним.

— Он сказал мне, что будет лучше, если вы сами напишете предисловие и объясните, что книга принадлежит перу неизвестного автора, которого его друзья называли Фантасио.

— Очень хорошо. Так и сделаем.

— Когда прикажете прислать оригинал?

— Когда вам угодно.

— Завтра или послезавтра к вам придет человек и принесет рукопись.

— На случай публикации следует заранее оговорить условия, поэтому я хотел бы знать, сколько хочет автор. Быть может, он рассчитывает на какую-либо невероятную сумму, подсказанную ему фантазией?

На мысль об этой оговорке меня навел псевдоним, только что сообщенный мне посетительницей.

— Что вы, что вы, об этом нет и речи! Мой друг отнюдь не помышляет разбогатеть, издавая книгу.

— Однако…

— Нет, нет, вы заблуждаетесь.

— Что ж, прекрасно. Тем не менее в денежных вопросах всегда лучше соблюдать полную ясность. Вы же знаете: счет дружбы не портит.

— На этот раз деньги ни при чем: мой друг — человек обеспеченный.

Сказав это, гостья вернулась к разговору о высшем обществе и принялась вспоминать, как маркиз, герцогиня и граф устраивали светские рауты, а Фернандито, Кончита, Лулу и Мими занимались флиртом, прохаживаясь по бульвару Ла-Кастельяна или в фойе Королевского театра.

— Вы совсем забыли старых друзей, — упрекнула она меня в заключение.

— Вероятно, вы правы, но что поделаешь? Память слабеет.

Дама с вуалью собралась уходить, встала и протянула мне руку — явно для поцелуя.

Я тотчас сообразил, что небритый мужчина в домашних туфлях, очках и берете, целующий ручку даме, пусть даже старой, — зрелище несколько комичное; поэтому я удовольствовался тем, что слегка пожал протянутую мне длань.

Спустя два дня, под вечер, я сидел у себя в кабинете и корпел над корректурой — занятие, изобретенное самим дьяволом на горе писателям и наборщикам, когда ко мне вошел человек лет пятидесяти с лишним, облаченный в траур, в развевающемся синем шарфе, бледный, с черной бородою, посеребренной сединой, и еще довольно густой шевелюрой. Видимо, это и был сам Фантасио. Чувствовалось, что в молодости он был юношей элегантным и загадочным.

— На днях сюда заходила одна сеньора, которая говорила с вами о рукописи романа, — несколько нерешительно начал он.

— Совершенно верно.

— Так я вам принес его.

И он протянул мне синюю папку.

— Очень хорошо. Угодно получить расписку?

— В этом нет необходимости. Когда будет ответ?

— Дней через восемь — десять.

— Хорошо, я зайду через десять дней. Если не появлюсь, поступайте с рукописью, как вам заблагорассудится.

Романтический мужчина, он же загадочный юноша в прошлом, низко поклонился и вышел.

Роман я прочитал и нашел, что он не так уж плох, незнакомец же больше не появлялся. Я отложил рукопись, она затерялась на книжной полке среди разных бумаг и лишь теперь, спустя много лет, снова попалась мне на глаза.

Я долго колебался, раздумывая, публиковать роман или нет, но в конце концов решил отправить его в типографию. Естественно, мне прежде всего следует недвусмысленно засвидетельствовать, что автор этой книги не я, а тот таинственный незнакомец с густой шевелюрой и в развевающемся синем шарфе, которого друзья звали Фантасио. Кто пожелает сравнить его мысли и взгляды с моими, тот легко убедится, чтомежду Фантасио и мною — большая разница.

Романтический сеньор с бородой, в прошлом загадочный юноша, предпослал своей книге посвящение. Оно гласило:

«Госпоже и подруге.

Прошлое не лучше настоящего, дорогая моя подруга, это несомненно, но оно озарено бледным сумеречным сиянием, манящим, поэтичным и столь непохожим на резкий, раздражающий свет настоящего.

Возьмите любой глагол в прошедшем времени, и фраза тотчас же приобретает несколько меланхолический оттенок. Вы не находите? «Я шел тогда… Я ехал в ту пору… Я путешествовал…» Этого вполне достаточно, чтобы действие, о котором мы вспоминаем, окружить атмосферой грусти и сожалений. Поддавшись тоске о прошлом, автор подумал о вас. В то блаженное для нас время вы порхали в садах Буэн-Ретиро, ослепляя всех ярким блеском юности. Я же в ту пору и в том же парке отнюдь не блистал, я лишь коптил небо.

Теперь мы с вами старики. Какая жалость! Я-то уж куда ни шло, но вы!.. Исчезли подмостки и актеры. Сада теперь нет, большинство наших друзей умерло. Наше время промелькнуло так же, как все времена. Hora fugas [34]. Fugit irreparabile tempus [35]. И остается только спросить словами Хорхе Манрике {182} :