Евгений Марков - Чернозёмные поля

Когда Лида вошла в гостиную, бледна не по обыкновению, сердце Татьяны Сергеевны защемило тяжёлым предчувствием. Но она решилась кончить дело разом. Она встала с дивана и сказала торжественно, обратясь к Лиде:

— Лиди, мой дружок! Николай Дмитрич имеет поговорить с тобою об очень серьёзном деле. Я не буду мешать вам.

Она вышла из гостиной величественно и серьёзно, держа платок у газ, как выходят герцогини чувствительных мелодрам на провинциальных театрах.

— Я к вам по делу, Лидия Николаевна! Вы слышали от maman, — начал Овчинников, стараясь сохранить шутливый тон, но внутренно сильно смущённый. — Дядюшка был у вас утром? Он привёз мне ваше позволение быть у вас сегодня вечером… без посторонних. — Лида молчала, потупившись в ковёр. — Не знаю, как покажется вам то, что мне нужно передать вам сегодня. Подозревали ли вы что-нибудь с моей стороны? Вы постоянно окружены таким поклонением…

— Ах, оставьте это! — нетерпеливо сказала Лида.

— Впрочем, что касается меня лично, я всегда старался обратить на себя ваше внимание, Лидия Николаевна! — продолжал Овчинников по возможности самоуверенным тоном и не глядя на Лиду. — Я был счастлив, когда мог быть приятен вам каким-нибудь вздором… Конечно, это пустяки, и я никогда не смел рассчитывать… — Лида сделала нетерпеливое движение плечом и беспощадно стала теребить ленточку на своём рукаве. — И если вы заметили сколько-нибудь мою привязанность к вам… Конечно, я не позволяю себе выражать свои чувства, как какой-нибудь армейский юнкер… Я слишком уважаю приличия света, чтобы вдаваться в сантиментальности… Я желал бы знать, как смотрите вы на это, Лидия Николаевна. Я позволю себе быть кратким и ясным… Мне кажется, это лучше всего.

— Да, да! — торопливо поддержала его Лида. — Говорите скорее!

— Я не хочу в этом важном деле игнорировать, так сказать, деловой элемент. Чем трезвее мы обсудим его, тем оно будет вернее. Мне бы не хотелось, чтобы решение ваше было вспышкой необдуманности. Не правда ли? — Лида молча кивнула головою и ещё досаднее продолжала щипать ленту. — Я убеждён, что союз мужчины и женщины должен быть основан не на одном увлечении, а и на холодном сознании выгоды этого союза. Может быть, это и недостаток с моей стороны, но, во всяком случае, это мой принцип. И я бы хотел прежде, чем услышать ваш решительный ответ, представить вашему вниманию соображения рассудка. Рассудок никогда не мешает чувству. — Лида хмурилась и кусала от нетерпения губы. — Вы бедны, я богат… начнём с этого! — продолжал Овчинников, увлечённый своею ролью референта, и словно совершенно забыв о Лиде, на которую он не глядел. — Во мне вы получите общественное положение и материальное обеспечение, могу сказать, довольно роскошное. Конечно, я не считаю роскошь сильнее других преимуществ, более, может быть, возвышенных. Но согласитесь, что и это преимущество не маленькое в наш положительный век. А вы именно, Лидия Николаевна, созданы для роскоши, для изящной обстановки… В тесной среде вы бы погибли… Оно так естественно. — Брови Лиды сходились всё сердитее, всё ближе. — Итак, вот выгода ваша! — продолжал профессорствовать Овчинников, смотря в пространство. — Теперь мои выгоды: она тоже несомненны. Вы мне нравитесь… Я боюсь быть нескромным, но вы мне очень, очень нравитесь, Лидия Николаевна! а счастье целовать ваши ручки… прижать вас к своему сердцу… Видите, я начитаю говорить, как провинциальный любезник… Словом, за счастье иметь вас своею женою… за это блаженство! — Овчинников вдруг перевёл на Лиду свой бараний расплывающийся взгляд и продолжал изменившимся, растерянным тоном: — Я готов отдать бог знает что… Может быть, я и не так красив в ваших глазах, Лидия Николаевна! Может быть, другие имеют в вашем мнении преимущество надо мною с этой стороны. Может быть, я кажусь вам не таким забавным, не таким оживлённым, как некоторые другие…

— Ах, оставьте! — с сердцем перебила Лида, почти отворачиваясь от Овчинникова.

— Я и не смею претендовать, чтобы вы нашли во мне все достоинства, — говорил Овчинников дрожавшим от волнения голосом, весь погружённый в созерцание Лиды, на которую он ни разу не посмотрел во время своей поучительной лекции. — Я буду счастлив и тем, если вы мне позволите немножко любить вас… быть около вас, поклоняться вам, как божеству. — Он потянулся трясущейся, мокрой и расплющенной рукой к ручке Лиды. — Ваша воля будет для меня законом, Лидия Николаевна! Я, как раб, буду слушаться вас! — бормотал он, уцепившись за эту ручку обеими руками и вдруг как-то бессильно и подобострастно опускаясь на колени, словно у него подтаяли ноги. — За один ваш добрый взгляд, за одну ласку вашу я… я… я на всё готов. Только не гоните меня… Позвольте мне хоть пресмыкаться у ваших ног… у ваших очаровательных ножек…

Он смотрел снизу вверх в гневные глаза Лиды, рыхло опустившись сам на себя, словно раздавленный, не имеющий силы подняться. Глаза его были подёрнуты сальным блеском, а вялый рот с полуоткрытыми, трясущимися губами выражал идиотское сладострастие. Прямо над ним волною возвышалась высокая грудь Лиды.

— Раздавите меня, но не прогоняйте! — шептал он, припав дряблыми губами к ручке Лиды и прижимаясь к её ногам всем хилым телом своим. — Я не могу жить без вас… Я не могу смотреть на вас… Не отталкивайте меня… Скажите да!

Лида не отымала руки, не отодвигалась, но взгляд её не обращался на Овчинникова. Грудь её усиленно дышала.

— Вы видите, в каком я состоянии! — плаксиво умолял её Овчинников, совершенно потерявшийся от электрического прикосновения Лидина тела. — Я не могу сносить вашей красоты, Лидия Николавна! Она нужна мне… Отдайте мне её… Возьмите всё у меня… Ваше прикосновение уничтожает меня… Я теряю рассудок, теряю волю… Я должен быть вам смешон теперь, жалок, глуп… Пощадите ж меня… У меня нет сил…

— Что вы хотите? Я ничего не слыхала от вас! — не глядя сказала Лида. — Пожалуйста, встаньте; оставьте мою руку.

— О нет, я не оставлю её… Я умру у ваших ног… Сделайте меня счастливым навсегда! — нюнил Овчинников, ползая не бессильных коленках. — Будьте моею женою, моей повелительницей… Я весь отдаюсь вам, сам и всё, что есть у меня… за один миг блаженства.

— Хорошо, я согласна. Встаньте, пожалуйста! — быстро сказала Лида. — Я не могу видеть вас на коленях. Прошу вас, встаньте. Maman выйдет сейчас.

— Вы согласны, вы согласны! — покрывал Овчинников поцелуями неподвижную руку Лиды. — Вы дали мне жизнь. Я озолочу вас, Лидия Николаевна! Я сделаю вас счастливее всех! Я вас заставлю любить себя. Каждый каприз ваш будет исполнен, как в сказке. Какую спальную устрою я вам! Я уже всё обдумал. Это будет не спальня, а обитель Юноны, нечто олимпийское, божественное, истинный приют наслаждений. Всё выпишу из Парижа. А вы меня полюбите из благодарности… Вы оцените меня, когда узнаете ближе. Не отрывайте своих прелестных ручек… Я не расстанусь с ними, я замер на них…