Евгений Марков - Чернозёмные поля

Овчинникову мерещились самые аппетитные вещи, и он беспокойно вертелся в своём кресле.

— Да, вы, маменьки, должны враждебно глядеть на нашу братию, холостых, — говорил он, улыбаясь своим внутренним думам. — Вы оберегаете свои сокровища, а мы — мы их похищаем. Право, наша роль приятнее. Во всяком случае, я бы её не променял на вашу! — добавил Овчинников, сам расхохотавшись своей остроте.

— O, que vous êtes méchant, — усердно подхохатывала ему Татьяна Сергеевна.

Овчинников в тот же вечер решил послать в Крутогорск управляющего приготовить на зиму свой большой парадный дом на самой большой парадной улице города.

— О чём это вы целый вечер беседовали? — осведомился у него Демид Петрович.

— Да так… то то, то сё… Она премилая дама, такая интересная, живая… Elle cause si joliment. Чего ты у неё редко бываешь? Они скоро в Крутогорск переезжают.

— А! А ты будешь у них скоро?

— Да, я думаю, надобно съездить. Неловко как-то… Всё-таки приличного общества, не чета этим Коптевым.

— А девчонка-то какова? — подтолкнул его локтем Демид Петрович, подмигивая на Лиду своими сладострастными глазками.

— Прелесть! Смотреть опасно! — в восторге прошептал Овчинников.

— Ты взгляни в профиль… Оцени эти линии, этот бюст… В восемнадцать лет! Ведь это Юнона через три года. — У Овчинникова текли слюнки из червивого рта и подслеповатые глаза блестели скоромным маслом. — Гуси вы все лапчатые, сколько вас тут есть! — нагнулся к его уху Демид Петрович. — Не знаете, где раки зимуют! Вот посмотри, не я буду. если её в Крутогорске с первого же балу в церковь не поведут. Вот и будете облизываться, как проморгаете такой кусочек. Ведь это что — обнять да и умереть на месте! Вот это что, — шептал сладострастный старик.

На дипломатическом вечере сначала очень горячились; фразёр Ватрухин предлагал ехать секундантом к Коптеву, чтобы вызвать его на дуэль не только от имени Демида Петровича, но и от имени всех дворян Шишовского уезда.

— Вы оскорбили предводителя шишовского дворянства, и шишовское дворянство, почувствовав обиду в лице своего представителя, шлёт вам через меня свой вызов. С вами будет стреляться не Демид Петрович и не Семён Сергеевич, а целое дворянское сословие. Если вы убьёте меня старика, на меня встанут сыновья мои. Убейте и их, если у вас подымется рука.

Таково было начало вызова Коптеву, приготовленного на этот случай Ватрухиным. Собственно, весь план дуэли был выработан им исключительно с тою целью, чтобы иметь повод произнести кому-нибудь эти торжественные фразы. Но так как ещё в самом начале вечера он их сообщил предводительским гостям тем же патетическим и грозным тоном, каким собирался сообщить Коптеву, и, стало быть, вполне достиг своей истинной цели, то вместе с этим исчезло само собою и побуждение продолжать дольше небезопасную игру. Семён Сергеевич был столь же мирного нрава как и Демид Петрович, и вся его публика; поэтому, побравировав за чайным столом, в спасительном отдалении от врага, почтенная компания почла исполненным свой долг чести и, не теряя золотого времени, уселась за преферанс. Демида Петровича убеждали не сопротивляться желанию оппозиции и дозволить баллотировку. Рассчитывали, что во всяком случае оппозиция не возьмёт перевеса и что утром успеют отбить от ней Лаптева и ещё кой-кого. На Коптева мало сердились; тонкие политики считали его подставным, несмотря на всю его грубость. Всем орудовал, разумеется, Суровцов.

— Заметили ли вы, что он молчал всё время? Натравил этого медведя, а сам в стороне. Вот это-то и есть настоящий иезуит. О, он очень опасен, против него надо принять серьёзные меры. Не той собаки бойся, что лает, а той, что кусает молча. Суровцов — отчаянный красный и коварен, как Макиавелли; его нечего щадить. Посмотрите, как он в один день забрал всех в руки: двадцать два чёрных предводительскому кандидату! Когда это слыхано? В сущности, это возбуждение одного сословия против другого. Ведь, не забудьте, все крестьяне были на его стороне; крестьяне, купцы и Жуковы! Как хотите, а это знаменательно. Поднять все злые инстинкты масс против дворянства! Начинается всегда так. И кто же предаёт дворянство? Сын честного столбового дворянина, сам дворянин! Вот к какому гибельному направлению умов ведёт это хвалёное современное образование: воспитывает предателей и возмутителей!

В то время, как дипломаты предводительской партии так решительно трактовали Суровцова, бедный Суровцов, не подозревая ни своего макиавеллизма, ни своего грандиозного значения в местной политике, а просто-напросто наскучив бесплодною болтовнёю и шумом, отнявшим у него целое утро, с истинным наслаждением шагал в своём парусиновом пальто, с ружьём и собакою, по дубовым кустам пригородных оврагов, отыскивая пролётного вальдшнепа. Напрасно Трофим Иванович отыскивал его по целому городу. Ему хотелось посоветоваться с Суровцовым насчёт письма, которым он хотел послать Каншину вызов на дуэль. Трофим Иванович чувствовал свою безграмотность и не хотел осрамить себя документальным доказательством её. За неотысканием профессора пришлось удовлетвориться своим же братом, и Трофим Иванович велел ехать к Таранову.

Тот был в очень мрачном настроении духа, не доспав своего обычного послеобеденного времени, да и вообще относился враждебно ко всякой местной политике. Он выслушал проект письма, угрюмо зевая во весь рот, неистово почёсываясь обеими пятернями и упорно уставившись в пол.

— Ну как думаешь, ничего? — спросил, немножко смутившись, Коптев.

Таранов не отвечал, и только со злобным состраданием качая головой, продолжал смотреть на половицы.

— Скажи ж что-нибудь? Хорошо или нет? Чего уставился? — сказал Трофим Иванович после бесплодного выжидания.

Таранов поднял на него сердитые глаза, не переставая укоризненно качать головой.

— И тебе не стыдно, старому дураку? — спросил он серьёзно.

Трофим Иванович совершенно растерялся.

— Чего стыдно? Не прощать же ему! Он знай, с кем дело имеет, — заговорил он, разгорячая сам себя, но внутренно сбитый с позиции.

— Дурак, дурак! Одурел на старости лет! — продолжал размышлять Таранов, смотря прямо в глаза Коптеву.

— Ну чего ругаешься? Скажи что-нибудь толком! Заладил одно…

— Да что говорить? Говорить-то нечего! Взять его да разорвать пополам. — С этими словами Таранов взял из рук Трофима Ивановича его кровожадное послание и стал спокойно рвать его на кусочки. — Вот и делу всему конец! — приговаривал он, словно повеселев. — Ведь у тебя дочери невесты, что тебе в студенты-то играть! Какую ещё там дипломатию затеял? Ну, поругались и разошлись, и чёрт с ним! И нечего канители заводить. Всё это одно шутовство. Меттернихи, подумаешь, какие… Плюнуть на вас на всех, да и уехать к себе на печь! Право, дело ладнее будет!