Франс Силланпяя - Люди в летней ночи

Но прежде чем наступило утро понедельника, был воскресный вечер.

Оскари Тонттила находился в родительской избенке, куда он явился прямиком из-под Хельсинки с большими деньгами. Старый Юсси лежал на кровати, которая, по правде говоря, была ему коротка, так что макушка упиралась в изголовье. Лежа там, он смотрел и слушал и вступал в разговор тогда, когда другие уже высказались. На сей раз разговаривали Оскари и Мийна. Разговор шел об окрестных девушках, одна из них обзавелась ребенком, еще одна была на пути к тому же. Была упомянута и Силья из Нукари — вот тут-то Юсси и пробурчал, словно вдогонку тому, о чем говорили немного ранее:

— Да, с ними надо быть начеку — а не то они быстро всучат тебе на прокорм ребятенка от чужого дяди.

Оскари, стоявший в тот момент посреди низкой комнаты, подошел в своих скрипучих сапогах к окну и уставился на озеро, опираясь локтем на оконную раму. Сделанное стариком замечание отдавалось эхом в его мозгу. Он бросил через плечо уточняющий вопрос на эту тему и получил от старика в ответ еще более грубую фразу, касавшуюся на сей раз непосредственно Сильи.

— Ну и кто же там, по-вашему, побывал? — спросил Оскари немного напряженным голосом.

И тут Мийна, мать его, заваривавшая кофе, пустилась объяснять — суетливо, по-бабьи:

— Этот бродяга однажды ночевал там, этот, брат хозяина, этот Вилле, — слыхать, он то ли какой-то сплавной начальник, то ли скупщик леса, он недавно вернулся из Америки.

— Кто это сказал?

— Тактам же был и Вяйно, он же спит в той же комнате. Что-то там было — хозяйка-то этого утром из дому выгнала.

Оскари перешел к другому окну и встал в той же позе. Он тихонько насвистывал, и сапоги его поскрипывали. Затем он начал причесываться и охорашиваться, из чего можно было заключить, что мужчина собирается в деревню. Мийна знала по опыту, что из таких походов Оскари может вернуться и под утро… Примерно в то же время и из других изб и избушек выходили молодые люди, их видели там и сям на дороге, некоторые из них непременно первым делом встречались друг с дружкой и обсуждали, где и что, по слухам, может быть сегодня вечером. И все они возвращались за полночь, когда позади у них оставались очередные танцы и очередные драки, — все бурное содержание воскресной ночи, буйно прерывавшей течение серых будней. То там, то сям в волости раз, а то и два в году случалось, что кто-то из так вот отправившихся воскресным вечером в деревню не возвращался домой. И частенько в подобных случаях не возвращались двое: один оказывался в операционной позади церкви, на столе, в ожидании окружного лекаря и его помощника, другой — в арестантской, в углу избы околоточного. И вот так погружающийся в сумерки, вздыхающий, порождающий предчувствия и надежды апрельский вечер всегда полон начинающихся и заканчивающихся историй. Их видишь, слышишь и ощущаешь повсюду. Сидишь ли как чувствительная девица под окном, одинаково вглядываясь и в глубь своей души, и в сумерки дороги, или, выйдя из дому, идешь куда-нибудь. В такой необычный весенний вечер, когда зима уже прошла, а лето еще не наступило, погруженная в сумерки округа кишит уже тысячами безмолвных происходящих и ожидаемых событий, которые после длинного, залитого ярким светом воскресенья словно спешат по своим местам, чтобы оттуда по-настоящему начаться, продолжиться и закончиться в весенних сумерках и под покровом ночи.

Где-то, возникая почти из ничего, несмело начинается танец, перерастая постепенно в общее веселье. К концу недели начинает ходить неизвестно кем пущенный и не слишком надежный слух; в доме, которого этот слух касается, узнают об этом со стороны и бывают весьма удивлены: да кто же это сказал, что в воскресенье вечером у них танцы?

— Никто у меня помещение под танцы не нанимал, — холодно говорит хозяин.

И однако же, когда настает воскресный вечер, в избу потихоньку собираются люди. Все они знакомые и ведут себя прилично, сидят на лавке, не прогонять же их. Приходят все новые и новые, у кого-то с собой гармонь. Гармонист начинает перебирать лады, словно пробуя звук. И вот уже зазвучала негромкая, скромная полька. Две девушки, сидевшие у печи, выходят танцевать, гармонист смелеет, и глядь, танец уже в разгаре… И только через час или два в дверях появляются такие гости, на лица которых смотрят чуть пристальнее. Вот оно как, стало быть, и этот пришел, и, похоже, уже хмельной, за ним пригляд нужен.

Танец — словно огромное живое существо, поведением которого танцующие не могут управлять. А оно иногда может задержать или ускорить маленькие события в судьбах молодых людей.

Как уже сказано, Силья всю неделю жила под необычным впечатлением от встречи на ледяной дороге. Не отдавая себе в том отчета, она ждала, что встретит Оскари однажды вечером, и охотно искала себе дела там, где мог оказаться и он. Затем в воскресенье она услыхала, что вроде бы в Пиетиля вечером будут танцы, и весь день находилась в таком волнении, что это вызвало легкое недовольство хозяйки, сказавшей между прочим, что не советует Силье идти туда. Девушка притихла, однако же поспешила доделать все свои работы.

— Ну уж сходи ты туда, ступай, ступай, божье создание, смотреть на тебя такую дома — сил нет. — В голосе хозяйки звучали сочувственные нотки, и обе они — хозяйка и Силья — улыбались, глядя друг на друга. Настроение у девушки опять улучшилось.

Но нужно подождать еще несколько часов, прежде чем можно будет отправиться туда. Поблизости нет никого знакомого, с кем бы пойти вместе, да и, по правде говоря, она думала только об одном знакомом, и ни о ком больше. Она так истово надеялась встретить Оскари еще до танцев, что постепенно сама уже поверила: это непременно случится, как если бы они заранее условились о встрече. Она принялась одеваться в закутке, у хлебной печи, опасливо озираясь по сторонам. На щеках ее пылал румянец, а глаза сияли. Хозяйка среди своих хлопот чуть дольше обычного задержала взгляд на одевающейся молоденькой служанке. Она следила за выражением лица Сильи, за ее юной фигурой, гибкие движения которой убедительно свидетельствовали о настроении девушки. В голосе хозяйки ощущались и сочувствие и неприязнь, когда она сказала:

— Не увлекайся так, девчонка, это до добра не доведет — лучше побереги себя, ты ведь еще такая наивная.

Это предупреждение не достигло слуха уже уходившей Сильи. Более не раздумывая, она направилась в Тонттила и шагала быстро, словно бы по делу. Дорога сначала тянулась между полей, а затем поднималась полого к редкому леску, перемежавшемуся выгонами, и там все слабые приметы апрельского вечера как бы сгустились. Небо на северо-западе опять пылало закатом, но отсюда, с выгона, оно виделось не таким широким и открытым, как тогда с ледяного зимника, здесь оно процеживалось сквозь сито голых веток березняка. Тонкие веточки деревьев и кустарников вырисовывались на фоне неба, будто они тоже, опередив человека, глядели на зарево заката. Взгляд расширенных глаз юной путницы все время искал поддержки у вершин деревьев, которые были тихими и неподвижными и все же каким-то образом сообщали ей, что и они пребывают в том же настроении, что и она. Дивный воскресный вечер, обещавший события, которые попозже, весной, могли бы иметь продолжение. Новое зерно радостной надежды проросло в душе Сильи и во время этого пути.