Франс Силланпяя - Люди в летней ночи

Силья так крепко заснула с вечера, что не слыхала и криков на дороге, проходившей возле самого дома Киерикки: от стены дома до придорожной канавы была всего сажень. Какие-то деревенские юнцы прознали, что в Киерикку приехала новая девушка-служанка, и решили сразу выразить интерес к ней, спев возле дома песню. Однако то не была обычная-привычная деревенская песня, в этой говорилось про бедняков и про кровопролитие, «если потребуется». Хозяин еще не спал и сказал жене, что навстречу ему попались два парня с красными бантами, они шли в ногу, как солдаты, и не поздоровались. Наверняка те же самые, что теперь вопят там. «Вовсе и нет, это Калле Муткала и Вихтори Ловела, уж их-то я знаю — учуяли новенькую». Хозяйка повернулась с видом человека, которому все надоело, и заснула, но хозяин крадучись пошел в людскую. Убедившись, что там все спят, он подошел к окну в задней стене и поглядел оттуда на освещенную луной дорогу. Видны были поднимающиеся неподалеку по склону двое парней, те самые, о которых только что упоминала хозяйка. Но слова и мелодия их песни противно отдавались в туповатом крестьянском мозгу хозяина. Он повернулся в сторону людской, глянул почти одновременно на двух спящих там работников и запечатлел в своем сознании то ощущение, которое вызвали те два парня, затем пошел в свою постель. Но заснул он не сразу, легкий смутный страх посетил его. «Этой бедноты развелось столько, что ничего нам не поможет, если дело обернется серьезно. Уж они у нас, у хозяев, наше добро поотбирают», — подумал Киерикка, засыпая.

Но Силья, не слыхавшая пения парней, никак не могла взять в толк, что имела в виду хозяйка, грубо намекавшая на это следующим утром, когда солнце уже само посылало на землю свой свет, тот, который луна ночью лишь отражала. Силья еще продолжала знакомиться со здешними работами и с тем, что тут ели и пили. Все было иначе, чем у профессора. И пища тоже, впрочем, есть можно было много; люди едят и людской, а скотина в хлеву — это опять вспомнилось ей. И о человеческой пище, и о корме для скота говорили одинаково. Ведь одна и та же земля производила и то и другое.

Легкое замешательство вызвал вопрос, куда поместить Сильин запас одежды и белья.

— У наших служанок никогда еще столько одежды не бывало, — неприязненно сказала хозяйка. Но тут же красивые платья и обилие белья вызвали у нее легкое восхищение — насколько вообще это было возможно при ее-то характере. Сильин гардероб поместили в клеть самих хозяев. Хозяйка согласилась на это весьма охотно после небольшого раздумья, изменившего ход ее мыслей. Последствия этого Силья стала замечать позже, со временем: многое из одежды Сильи оказалось впору и хозяйке Киерикки, хотя Силья и была более стройной.

Однажды вечером, в первый же месяц своего пребывания в Киерикке, Силья бодрствовала, лежа в постели, как она уже и представляла себе это перед приездом сюда. Вечер сначала был совсем темным, и она примерно целый час неподвижно лежала на спине, глядя в темноту, но затем небо над горизонтом где-то в соседней волости начало странно светиться, и мгновение спустя оттуда поднялась луна, большая и красноватая. Словно она там, за горизонтом, услыхала мысли девушки и теперь, немного стесняясь, чуть отвернула лицо свое вправо. Луна будто смотрела искоса — мол, да, оно самое, мол, я знаю, но посоветовать не умею, знаю, и только.

Хотя луна и была такой большой, свет ее все же оказался слишком неярким, и Силье не захотелось выбираться из постели, чтобы посмотреть на кое-что, заложенное в книгу. Она и на луну-то больше не смотрела. Немного запрокинув голову, она лежала в той же позе и с теми же мыслями, как на горе Кулмала в тот жаркий день, когда дачники ушли и она потом заболела. Она лежала и прижимала к своей груди того, с кем встретилась в стране теней, среди синего и золотого, за горящим кустом, и который сказал ей какие-то слова, вспомнить которые теперь ей было уже невозможно.

На дворе в будничном мире наступил ноябрь. Туманными тихими днями сороки скакали по крыше хлева, высматривая остатки от забоя скотины, и сойка, их более трусливая родственница, летала вокруг риги, громко крича и помахивая красивыми, пестрыми крыльями. Работы в хозяйствах было немного, где-то везли корм скоту, где-то хозяин похаживал между сараем и домом. Наемные работники по старинному обычаю неделю отдыхали… Все было так, как в эту же пору сто лет назад или даже раньше.

И все же — так, да не совсем. Хотя в Киерикке, на волостной окраине, это не очень ощущалось, но в центре волости было заметно. — Народ опять пришел в движение, как тогда весной, во время сева, но теперь зашевелились и хозяева. Они тоже создали отряды своей гвардии и проводили учения. В них участвовал и один хозяин из деревни, к которой относился и хутор Киерикка. Он недавно переселился сюда из других мест и вообще отличался деятельным характером. Хозяин Киерикка на эти учения не пошел, «поленился», разговаривая с другими мужчинами, он, как и подобает зажиточному хозяину, произносил обычно общепринятые фразы, содержавшие умеренную порцию исконной крестьянской мудрости, легкую строгость в отношении к трудовому народу вообще и особенно к тем, кто проводит собрания. И еще в запасе у него было несколько где-то слышанных фраз. «Оно, стало быть, так, что у нас сельское хозяйство не в состоянии конкурировать с промышленностью». На такое уже никто из сидящих на лавочке взрослых местных мужчин ответить ничего не мог.

Но в селе, где приходская церковь, красная гвардия разоружила гвардию хозяев, которую красногвардейцы прозвали гвардией мясников, или лахтарями. Лахтарей держали под арестом и брали с них торжественное обещание, что они больше никогда не будут выступать против устремлений трудового народа. Бледные и невыспавшиеся могущественные хозяева дрожащими руками выводили свое имя под тем обещанием, и затем их отпускали домой.

По всему приходу изымали у хуторян оружие. И у хозяина Киерикки отобрали старинное, заряжающееся с дула охотничье ружье, из которого по меньшей мере последние двадцать лет ни разу не стреляли; для него негде было достать пуль после того, как детишки разбили форму для их отливки… И все же это ружье увезли, хозяин лишь сказал свое хозяйское слово, затем снял его со стены и отдал. «Еще привезете мне его обратно, попомните, что я вам сказал». — «Вернем, вернем, когда народ успокоится», — уверял старый портной, который был большим книгочеем и в молодости выступил с толкованием Священного писания в духовных собраниях. Теперь голова его ходила ходуном от этого возвышения идей и бедноты.

В соседнюю волость вроде бы заявлялись русские — целый пароход, и убили там одного известного хозяина и какого-то заезжего коммивояжера. Хозяин Киерикка не поверил этому слуху. «Слишком мелкое дело, чтобы русским ради этого посылать войска, для такого нужна причина поважнее», — сказал он тоном знатока. «Но они там все-таки были», — горячился бедняк арендатор, завернувший рассказать об этом.