Франс Силланпяя - Люди в летней ночи

Вскоре у Хелки нашлась причина исчезнуть из поля зрения гостя: ведь ей надо помочь бабушке.

— В деревне гостя всегда сначала бросают одного, — сказала старая хозяйка, зайдя за чем-то в залу, где оставили Арвида.

Но вскоре гость начал приобщаться к духу усадьбы, знакомясь с обитателями хозяйской половины. Знакомство это происходило вне дома, на воздухе. Жизнь во дворе, по мере того как дело шло к вечеру, оживлялась: появилось стадо, батраки, служанки, упоминали о сауне, об амбаре, о посещении завтра церкви.

Субботний день шел к вечеру. Арвиду было хорошо, он видел Хелку, и это было замечательно, хотя она лишь мелькала. Однажды она кивнула ему из двери кухни. На ней тогда был большой белый передник.

Насчет того, что пора спать, особо не говорилось, да в такое время года, в этих краях, здесь и в таком возрасте — никто о сне и не думает. Арвиду-гостю было постелено в крайней угловой комнатке постройки, остававшейся владением старой хозяйки. Пустая зала, где пахло некрашеным деревом и холодной кафельной печью, отделяла эту комнатку от той части жилья, которой действительно пользовалась старая хозяйка и где спала Хелка.

Часы показывали уже за полночь, когда гость еще тихонько, крадучись, двигался по зале. Это было просторное помещение, в боковых стенах которого имелось по два окна, и на них, как и на других окнах этой постройки, висели уже многие недели в девственной неприкосновенности жестко накрахмаленные кружевные занавески. А в обеих торцовых стенах залы было по две двери. Одна из дверей вела в широкую прихожую, оттуда можно было выйти на дощатую, забавно вздрагивающую под ногами остекленную веранду, где среди десятков маленьких оконных квадратиков там и сям в определенном порядке были вставлены голубые и кроваво-красные стекла. Если в доме все спали, то гость, послонявшись по зале, мог бы выйти еще и во двор так, что этого ниоткуда нельзя было бы заметить.

Очень тихо приоткрылась дверь из прихожей, и в проеме показалась чья-то фигура. Было настолько сумрачно, что находящемуся в зале пришлось напрягать зрение, чтобы узнать ее.

— Не спится?

— Спать что-то еще не хочется.

Спрашивающая остановилась там, в дверях, откуда и задала свой вопрос. Очень осторожно она оперлась о дверной косяк. Теперь она опять была как-то по-новому освещена, и в позе ее было что-то новое. Предписанное судьбой для этих двух молодых людей исполнялось с той нежностью и легкостью, какая присуща силам добра. С каждым словом и движением происходящее становилось все серьезнее. Барышня стояла там, на пороге. На пороге, но так, что полуоткрытая дверь была уже у нее за спиной. Дверь открывалась в ту сторону, откуда она пришла.

Свое «спать что-то еще не хочется» молодой мужчина произнес со странной серьезностью. Он немного приблизился к барышне, но сделал это как бы невзначай, его внимание, казалось, поглощено очарованием летней ночи за окнами. Он глядел в окна по обеим сторонам залы, словно бы усердно воспринимая и отдаваясь тому, что видно как с южной стороны, так и с северной.

— Кто же сможет уснуть, когда такая атмосфера, такие прозрачные сумерки, а колдовские привидения подстерегают повсюду вокруг и голоса их столь низки и столь высоки, что их мелодию ухом и не услышишь.

— Откуда же вы знаете, что она звучит?

— Вижу это в ваших глазах. Ведь вы однажды уже аккомпанировали мне прежде.

Слова, произнесенные молодым человеком, казались ощутимы, будто легкое прикосновение… аккомпанемент… беззвучная мелодия уже звучала. Девушка чувствовала, что опять оказалась во власти этой мелодии, как тогда, зимой, аккомпанируя ему… В этот миг она с особым стеснением вспомнила то их совместное музицирование — как скрипка, казалось, приближалась к самому ее уху и говорила в него такое, что, будь это выражено обычными человеческими словами… и действием… то… Она прилагала усилия, брала аккорды с отчаянной силой, но, несмотря на это, окончание игры показалось ей лишь долгим, нескончаемым пианиссимо, к которому вела мелодия. Ей казалось, что, встав из-за рояля, она уже не была прежней. И затем в библиотеке… она помнила даже расположение там всех вещей.

И вот тот же человек, тот самый мужчина здесь, и сейчас его мелодия действует на нее так же, звуча под сурдинку, и что прелестнее всего — вокруг нет посторонних. Но чем был весь сегодняшний день? Ничем иным, как подготовкой к этому. Было ли в нем хоть что-нибудь, самое ничтожное, случайно мелькнувшая мысль, слово или действие, которые не были бы неостановимыми приготовлениями к этому? Были ли во всей жизни иные мысли, слова, поступки, кроме ведущих к этому… в жизни… Та-ак, но это же… есть… был… Он — он, на правом локте которого так прелестно лежат уже ее пальцы, когда они оба смотрят в окно, на эту ночь… Один профиль на фоне другого, будто четкий, светлый, двойной рельеф, фоном которому служит «чарующий призрак ясных сумерек», как сказал поэт, та северная летняя ночь, не умеющая пользоваться словами… Здесь он… любимый человек… мужчина… тот, у кого днем было какое-то имя, а теперь ничего… тот, для которого где-то там, вне этой залы, существовала какая-то «профессия», к которой он как раз и готовился, упражняясь в то же время в музицировании… о-ох, ничего нет… ничегошеньки… только это. Это удивительное, почти беспамятно-обморочное состояние.

Ничего не поделаешь — солнце появилось снова. И весь двор таинственно зарозовел, но самым колдовским было, пожалуй, то, что кое-какие места, которые принято было считать всегда самыми солнечными, сейчас оказались как бы в тени, а высветлялись все больше совсем необычные места. Посиделки вчерашнего вечера — где они были? Неужели в этом дворе? — Как же я попала сюда? — Каким чудом? — Благодаря каким происшествиям? — Мы все еще не спим. И никто не знает об этом…

— Спокойной ночи.

Это было произнесено в такой момент, что у другого не было возможности ответить словами. Теперь в пахнущей старым деревом и чистыми тканями зале, где было обвенчано много невест, воцарилась на долгое мгновение полнейшая неподвижность. Затем послышались осторожные шаги, и две двери одновременно закрылись. День угрожал — угрожал так, что они — даже не дожидаясь, чтобы сон напомнил им о себе, вдруг как бы очнулись, сообразили, кто они такие, вспомнили, кого как зовут — все то…

И все же сон успел еще задернуть между ними занавес — чтобы открыть его снова с наступлением дня для новых подтверждающих все событий.

Воскресное утро неторопливо, гостю тоже можно подольше оставаться в постели, как и хозяевам. Арвид выглянул в окно на двор, — устойчивая, сухая ясная погода казалась вроде бы незаслуженной. Было то самое утро, зарождение которого уже видели те, кто давеча бодрствовал и любовался на рассвете странным расположением света и тени во дворе. Но сейчас все снова стало так, как вчера днем. Только у девушки-прислуги — белоснежный передник, и в улыбке ее был ясный воскресный оттенок, когда она ответила на утреннее приветствие старого Ману, пришедшего повидаться с хозяином.