Франс Силланпяя - Люди в летней ночи

Нетерпеливое ожидание свадьбы уже чувствовалось в воздухе. Но Элиас понимал, что пока не осознает значения этого события. Стоило посмотреть, как это случится.

У Ольги были черные волосы и брови, серые глаза и статное крепкое тело. Особенно пышна она была ниже пояса, даже, пожалуй, чрезмерно, так что именно эта область обычно привлекала дерзкие взоры пылких молодых людей. Щиколотки и ступни, напротив, были очень узки, и благодаря этому плотное тело казалось гораздо легче. А выражение затененных глаз словно безмятежно вопрошало: «Ну что, разве мое тело не красиво, не привлекательно?» И когда эти глаза перехватывали дерзкие взгляды пылких молодых людей, они не выказывали осуждения, но как бы узнавали знакомое явление и словно искоса ловили в зеркале собственное отражение. Пальцы Ольги были длинные и тонкие и как нельзя лучше подходили к глазам.

Сия девица была единственной дочерью нынешних хозяев Малкамяки, и эта ее свадьба была назначена на некий августовский день, и тогда же она и состоялась. День с утра был ясным, как и положено. Ольга проснулась в своей постели, но вставать не спешила, потому что вместе с пробуждением в сознание ворвалась мысль о сегодняшнем венчании. — Сегодня это произойдет, вон уже и солнце встало. И неумолимо поднимается все выше… В этом ощущении неумолимости есть что-то ужасное, отталкивающее, от чего по всему телу разливается жаркая волна и приливает к голове. Хочется вскочить и бежать куда-то, что-то немедленно делать, каким-нибудь способом отсрочить все это, сбежать от Бруниуса, чтобы никогда больше его не видеть, забраться куда-нибудь подальше и там жить себе поживать на воле… Бруниус приезжает уже сегодня… вдруг его что-то убьет в дороге — разорвет на части… — На некоторое время эта фантазия настолько прельстила воображение Ольги, что она начала сживаться с самой возможностью такого небывалого везения, величайшего счастливого случая. Она воображала, как в траурном платье появится на похоронах Бруниуса и толпы людей будут смотреть на нее и отметят ее пышные формы, вопиющим образом подчеркнутые скорбным одеянием. И она будет чувствовать еще большее удовлетворение при мысли, что она ничего не растратила.

Растраченность… Элиас…

Картина счастливых похорон непосредственно сменилась образом Элиаса. Ею овладело удивительное, небывалое желание кинуться к нему за защитой и уверенность, что он сможет ее защитить. — В нем есть сила, и он единственный, кто видел меня всю — в тот знойный день, и у него поэтому есть власть надо мной. Я уеду вместе с ним, мы подходим друг другу… — Она беспрестанно ворочалась, будто инстинктивно пытаясь оттолкнуть реальность наступившего дня, а ее взбудораженное воображение цеплялось за свои необузданные фантазии. — Вот так; закрыть глаза, так-так, и вместе с Элиасом… О-о, как бежит время, мне придется скоро вставать… приедет Бруниус… венчаться… Я не хочу, я хочу остаться здесь, с закрытыми глазами… — Ольга сжала в объятиях пустоту, напряглась всем телом, и воображение одним мазком нарисовало перед ней все те дерзкие взгляды молодых людей. С зажмуренными глазами, лежа неподвижно, она уже чувствовала, что под защитой всех этих бесчисленных взглядов уносится туда, откуда не будут видны здешние свадебные приготовления. И она парит, парит, как на крыльях… — Я, кажется, засыпаю… — Но едва она заметила, что ее смаривает сон, как тут же очнулась, разбуженная своим наблюдением. И вот в неполных двадцать шесть лет она в последний раз встала со своей девической постели. И в эту минуту второго пробуждения все необузданные фантазии окончательно слетели с нее, и навсегда забылось то летнее переживание, которое только что так жаждала вновь испытать душа, — все это словно осталось в покинутой Ольгой постели. А сама Ольга деловито приступила к лежащему перед ней дню. Только годы спустя в снах она иногда оказывалась в таком положении и настроении, которые были чем-то томительно знакомы ей, но память больше никогда, ни единой тенью не напоминала ей об этих минутах.

До трех часов еще много времени — сейчас девять. Это прекраснейшее утро конца лета, оно течет неторопливо, но многое успевает. К полудню листья берез сверкают на солнце, а тени от качающихся веток скользят вверх и вниз по белым стволам. Листья ольхи оборачиваются к облакам с сияющими кромками тыльной серой стороной, и по всему лиственному склону вверх зябкой дрожью пробегает ветер. Среди яблонь проскальзывает серая пичужка, не ведающая ни о каких свадьбах, а рядом на горячем припеке греется белокрылая бабочка. Другая бабочка вспыхивает чуть поодаль и улетает прочь. Дневное сияние ласково и приятно, оно для тех, кто сетует на быстротечность лета. Уже полдень, но невесту пока видеть не положено никому, кроме тех, кто ее обряжает. Кое-кто из соседей на свадьбу не приглашен, и для них день кажется невозможно долгим. Они дожидаются вечерних сумерек, свадебных увеселений, законного времени всех зевак… Два часа дня, дальние гости уже приехали, гуляют в саду под деревьями, и их нарядный вид окончательно изгоняет будничный дух из окрестных пределов. Кто-то неприглашенный, в простом платье, проходит мимо дома, являя собой нечто столь неуместное и неприличное, что свадебным гостям неловко замечать его, хотя все с ним знакомы. Парадно одетые молодые люди щиплют в ожидании кусты смородины и перебрасываются шутками, в которых слышны томительность и принужденность. Солнце припекает черные костюмы. Поодаль возвышается дом, и в нем наряжают невесту. Элиас среди других гостей, занятых смородиной. Молодые люди вежливы друг с другом и натянуто-веселы.

Начинать еще не время, и с этим ничего не поделаешь. День на удивление хорош, но это второстепенная подробность, столь же неуместная, как прохожий в будничном платье. Никому не придет в голову обращать сейчас на такое внимание. День… с ним связано множество личных событий, происшедших за лето с большинством гостей, и с невестой, и с другими людьми, которых здесь нет. Но те события и те дни не идут сейчас к делу. Ночь все же ближе для присутствующих на свадьбе: лунный сумрак словно нарочно располагает к прогулкам вдвоем или в одиночестве. И все знают, что там, в этой ночи, можно встретить сказочного добродушного гнома, который не желает зла дому, где празднуют свадьбу…

Гости не особенно часто вспоминают о невесте, ее присутствие признается само собой, невеста единственна, как этот праздник. Ее одевают в глубине дома, в самой отдаленной угловой комнате; она уже готова. В зале и в других помещениях шепчутся гости. А в самой отдаленной угловой комнате невеста смотрится в зеркало, и на ее голове фата. Она искоса взглядывает на лежащую за окном долину и видит забытый, истомленный день, печалящийся в ярком солнечном свете, и в ее мозгу в учащенном темпе и в причудливых сочетаниях мелькают давнее прошлое, нынешнее лето и сиюминутное настоящее — смешанные и соединенные в едином взгляде, подаренном ей окрестным пространством. Из залы доносится скрипка. Входит отец — за ней. Невеста делает первые шаги по направлению к зале, и в ее воображении возникает лицо жениха и звучит имя — Бруниус… Бруниус… она как будто только теперь осознает все происходящее. — Бруниус, это тот человек, который был тогда на танцевальном вечере, который ухаживал за ней, писал письма, был здесь в Иванов день, а теперь ждет где-то там, куда ведет меня отец. Бруниус — это не имя мужчины, это название чего-то отвлеченного, и вот рука отца, на которую я опираюсь, она тоже принадлежит этому отвлеченному, названному Бруниусом. Что нам с ним делать на глазах у всех этих людей, специально нарядившихся и прибывших сюда смотреть на нас? Это и есть свадьба? Зачем мне идти туда? А отец, он весь как эта вкрадчивая и неуступчивая злодейская рука. Вот уже веет воздухом залы, и там все…