Роберт Стивенсон - Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Сент-Ив. Стихи и баллады

— А кто такой этот ваш друг Икар? — спросил я.

— Взмывший в небо сын Дедала! — отвечал он. — Ужели вам неведомо такое имя — Байфилд?

— И вправду неведомо.

— Ужели слава столь ничтожна? — воскликнул он. — Байфилд — аэронавт, сэр. Он позавидовал славе Люнарди и собирается предложить вниманию местной публики... прошу прощения, окрестному дворянству... некое зрелище: он желает вознестись на небеса. Я также принадлежу к местному дворянству, но, да позволено мне будет заметить, зрелище сие нисколько меня не трогает. Мне нет никакого дела до его вознесения. И шепну вам на ушко, я отнюдь не единственный. Все это уже не ново, сэр, у этой истории длинная борода. Люнарди уже взмывал в небеса и явно перестарался. Тщеславный глупец и причудник, судя по всему, что про него известно. Сам-то я в ту пору еще качался в колыбели. Но с нас довольно и одного раза. Пусть бы Люнарди поднялся, а потом снова спустился на землю — и преотлично. Мы предпочитаем... Мы не желаем видеть, как этот опыт повторяют ad nauseam [56] До тошноты (лат.) . и Байфилд, и Спифилд, и Храпфилд, и Пропадифилд. Чтоб им взмыть в небо и не воротиться! Но это весьма сомнительно. Крэмондская академия с радостью воздает хвалу свойству человеческой натуры, а вовсе не самому этому деянию, а Байфилд хоть и сущий невежда, но выпить не дурак и компании не портит. После доброго возлияния он может даже сойти за острослова.

Как выяснилось в дальнейшем, все это касалось меня куда более, нежели я мог предположить в ту минуту. А меж тем мне не терпелось уйти. Пока мой новый знакомец продолжал нести околесицу, налетел порыв ветра, разверзлись хляби небесные, по окнам забарабанил дождь — и при этом безжалостном знаке я спохватился, что меня ждут в другом месте.

В самых дверях меня чуть не сбил с ног яростный порыв ветра, и нам с Роули пришлось буквально прокричать друг другу слова прощания. И всю дорогу, пока я шел по Принцесс-стрит к «Лебяжьему гнезду», ветер подгонял меня в спину и свистел в ушах. Город, казалось, тонул в дожде, который лил как из ведра и оставлял на губах солоноватый привкус, — ведь океан был совсем близко. На улице поминутно светлело и вновь темнело: шквалистый ветер то чуть не задувал все фонари на длинной улице, то вдруг стихал, и огни оживали, множились и опять отражались на мокрых тротуарах, и темнота становилась прозрачнее.

Когда я добрался до угла Лотиан-роуд, идти стало много легче. Во-первых, теперь ветер дул мне в бок, во-вторых, я вошел под сень моей бывшей тюрьмы — Эдинбургского замка, да и ярость ветра понемногу утихала. К тому же я вспомнил, зачем и куда иду, и мне сразу стало легче бороться с непогодой. Что за важность, если тебя и шатанет порывом ветра или сбрызнет холодным дождем, когда впереди такая Цель! Мне представилась Флора, и я вообразил ее в своих объятиях, и сердце мое заколотилось. Но тут же я спохватился: как нелепы и несбыточны мои мечты! Я должен считать себя счастливцем, если мне удастся увидеть хоть огонек свечи в ее спальне.

Мне предстояло пройти еще около двух лье, раскисшая под дождем дорога почти все время поднималась в гору. Я оставил позади последний фонарь, и меня обступила тьма, лишь кое-где пронизанная огоньками, что теплились за окнами редких домишек; собаки, задирая морды к небу, уныло выли, когда я проходил мимо. Ветер стихал: он еще налетал порывами, но без прежней силы. Однако ливень не унимался, и очень скоро я промок до нитки. Я все шагал и шагал впотьмах, думая свои невеселые думы под заунывный вой собак. Я не мог понять, что их тревожит, отчего они не спят и чутко ловят в однообразном шуме дождя звук моих негромких шагов. Мне припомнились страшные сказки, слышанные в детстве Наверно, где-то поблизости бродит убийца, и псы чуют исходящий от него еле уловимый запах крови; и вдруг содрогнулся от мысли, что это я и есть убийца.

Да, для влюбленного я был слишком мрачно настроен! Шел ли кто-нибудь на свидание в подобном расположении духа? — спросил я себя и едва не повернул обратно. Весьма опасно и неразумно приступать к решительному объяснению, когда дух твой угнетен, одежда забрызгана грязью и руки мокры от дождя! Но бурная ночь, казалось, благоприятствовала моим намерениям; я должен сегодня найти способ поговорить с Флорой, быть может, другого случая никогда не представится. А если я сумею повидаться с ней сегодня, думал я, пусть и в промокшей одежде, пусть угнетенный и подавленный, встреча эта, уж наверно, будет не последней.

Я вошел в сад «Лебяжьего гнезда» и сразу же убедился, что обстоятельства мне отнюдь не благоприятствуют. Огонь горел только в гостиной, сквозь круглые отверстия закрытых ставней струился свет свечей, все остальное тонуло во мраке. Деревья и кусты стояли насквозь промокшие от дождя, под ногами у меня чавкало. Изредка вновь налетал порыв ветра и над головой с треском сталкивались ветви дерев, а дождь гулко и непрестанно хлестал по саду. Я подошел к самому окну гостиной и попытался разглядеть, который час. Мои часы показывали половину восьмого; да, тут лягут спать не ранее десяти, а может, даже и в полночь. Дожидаться этого будет не слишком приятно! Меж двумя порывами ветра до меня донесся голос Флоры, что-то читавшей вслух; слов различить я, конечно, не мог, слышалась лишь размеренная речь — спокойная, мягкая, сдержанная, прекрасная, как песня, но более задушевная, более покоряющая, в самом звуке этой речи явственно сквозил ее милый нрав. И вдруг налетел новый яростный порыв ветра, голос Флоры утонул в его реве, и я поспешил покинуть свою опасную позицию.

Теперь мне предстояло набраться терпения и сносить злобу разбушевавшихся стихий еще по меньшей мере три мучительных часа. Я припомнил самую неприятную из своих обязанностей в бытность солдатом: мне случалось стоять на часах в такую же мерзкую погоду, притом зачастую без ужина и без всякой надежды на завтрак; куда вероятней было, что на мою долю достанется мушкетная пуля, но и те часы казались мне менее томительными, чем нынешнее бдение. Так уж странно устроен человек: любовь к женщине в нем куда сильнее, чем любовь к жизни.

Наконец я был вознагражден за свое терпеливое ожидание. Свет в гостиной погас и минуту спустя засветился в комнате над нею. Я был основательно подготовлен к предстоявшей операции и знал, что логово дракона помещается там, где сейчас вспыхнул свет. Знал я также, где находится спальня моей красавицы и как удачно она расположена — в первом этаже за углом дома, и так далеко от спальни грозной тетушки, что та ничего не услышит. Оставалось лишь получше воспользоваться этими сведениями. Я был в дальнем конце сада, я пришел сюда, чтобы, с позволения сказать, согреться, ибо тут можно было расхаживать взад и вперед, не опасаясь быть услышанным, и тем самым избежать бесславной смерти. Ветер наконец утих совсем, дождь, хоть и не перестал, тоже шумел не так сильно, с дерев падали тяжелые капли. Когда я снова подходил к дому, среди этого затишья вдруг заскрипела оконная рама и в каких-нибудь двух шагах от меня тьму прорезал сноп света. Он падал из окна Флоры, она его распахнула в ночь и теперь сидела перед ним в лучистом ореоле двух свечей, что освещали ее сзади; распущенные по плечам волосы обрамляли и затеняли задумчивое лицо; в одной руке она держала гребень, а другая небрежно покоилась на железной решетке.