Кальман Миксат - Том 2. Повести

— Погодите, — становясь поперек дороги, возразил Круди, так как барон уже собирался ехать, считая, по-видимому, что он сдержал свое слово. — Не всякая пшеница созрела, у которой колос вниз смотрит. Сколько денег в вашем кошельке?

— Что-нибудь около сотни форинтов.

— Это — ничто. Я же сказал вам, что хочу начать честную жизнь, и поскольку…

— Так говорят все бродяги, но никогда не делают этого.

— …поскольку местность эта мне наскучила…

— Черт побери! Вы также надоели этой местности.

— …то нужно мне круглым счетом пять тысяч форинтов. Балашша пожал плечами.

— Я не могу дать вам больше того, чем у меня есть с собой. Большего у меня и сам император взять теперь не сможет.

— А я уверяю, — твердым и решительным голосом заявил Круди, — что выжму из вас эти пять тысяч…

— Ну, это мы еще посмотрим!

Круди ничего не ответил, так как наклонился в этот миг за кошельком. Подняв его с земли, разбойник, и не взглянув на его содержимое, протянул владельцу.

— Не могу же я оставить вас совсем без денег. Такое и мне не к лицу!

Балашша был весьма удивлен. Между тем небо с каждым мигом становилось все светлее, и он уже без труда мог рассмотреть, с каким вкусом был одет стоявший перед ним разбойник. На Круди был элегантный черный сюртук, серые штаны и серая крылатая накидка — последний крик моды тех лет, — с красным плетеным кантом и бахромой.

— Как? Вы не хотите взять моего бумажника?

— Ей-богу, нет, если в нем только сотня форинтов. Но моя деловая практика, — добавил Круди, — научила меня, что проезжие господа имеют обыкновение убирать крупные суммы не в бумажники, а в другие места. И даже джентльмены не считают зазорным пускаться в обращении с нами на такой непростительный обман. Вы представить себе не можете, господин барон, как иные люди злоупотребляют моей добротой! Известно ли вам, например, что иногда попадаются такие прохвосты, которые еще дома подготавливают пустые бумажники, чтобы в случае нападения с готовностью протянуть их бедняге-разбойнику? При таких обстоятельствах, надеюсь, вы не обидитесь на меня, если я загляну в ваш ягдташ?

Барон подумал про себя: «Смотри, сколько тебе влезет!» Отстегнув сумку, он протянул ее атаману:

— Нет в ней ничего, кроме судебных документов.

Разбойник раскрыл ягдташ и, стараясь быть, как можно деликатнее, запустил в него только два пальца. Из сумки на свет появился бархатный башмачок.

— Смотрите-ка! — во весь рот заулыбался Круди. — Старый башмак! По-видимому, какая-то фамильная реликвия?!

Барон зарделся до ушей, однако ничего не ответил.

— Башмачок, возможно, и составляет для вас какую-то ценность, — продолжал разбойник, — но мне он ни к чему. Начало малообещающее, однако искатель жемчуга не должен падать духом… Посмотрим дальше!

Когда Круди вынул сверток судебных бумаг, стенки сумки сразу же ввалились.

— Черт побери, и это все? Действительно, больше ничего здесь нет? Взглянем же на бумаги. Гм! Процесс Балашшей против Эстерхази. Звучные имена, знатные фамилии. Знаете что, господин барон? Эти документы останутся у меня до тех пор, пока…

Балашша струхнул и нетерпеливо перебил атамана:

— Это невозможно, бумаги мне нужны.

— Потому-то я и хочу задержать их у себя.

— Но они понадобятся мне уже через час.

— Вот и отлично. А если бы они понадобились вам только через двадцать лет, я не принял бы их на хранение.

Балашша изменился в лице, стал кусать губы, а в висках у него застучало.

— Не будьте нахалом, Круди, не то вам придется об этом пожалеть, — выдавил он из себя хриплым от волнения голосом.

Круди высокомерно улыбнулся.

— Господин барон ошибается при оценке создавшегося положения. Если из нас двоих кто-нибудь и пострадает из-за своего поведения в эту минуту, то, по моему мнению, это будете вы.

Барон готов был в эту минуту отдать все свое состояние: мельницы, луга и поля, наверное даже и замок, — за то, чтобы какая-нибудь сверхъестественная сила в сей же миг разорвала на куски стоявшего перед ним негодяя. Вместе с тем он понимал, что гнев его бессилен и что он целиком во власти разбойника.

— Послушайте, — уже смягчив тон, начал Балашша. — Вы никоим образом не сможете воспользоваться этими документами. Я же получу за них крупную сумму. А если они останутся у вас, денег не получите ни вы, ни я!

— Боже правый, за кого же вы меня принимаете, господин барон? Ведь я не собираюсь ни мстить вам, ни разорять вас. Что вы, право! Бумаги ваши я сберегу в целости и, как только получу от вас свои пять тысяч форинтов, сразу же верну вам документы. Выбирайте сами день для встречи. Любой, кроме пятницы, так как я — человек суеверный! Вы привезете денежки и положите их в часовне святого Венделина, возле села Склабоня, в окно с северной стороны. Скажем, ровно в полночь. Через десять минут я возьму деньги, а взамен положу бумаги. А еще через десять минут вы можете вернуться к часовне и забрать их. Обойдется все чисто и гладко. Нам даже встречаться больше не придется, хотя я всегда рад вас видеть.

— Хорошо, — медленно, колеблясь и словно с отвращением выдавливая из себя каждое слово, произнес Балашша. — Деньги будут лежать в указанном месте в четверг.

— По рукам! — поспешил скрепить уговор Круди. — На том и договорились. Но, разумеется, об этой сделке не должна знать, кроме нас с вами, ни одна живая душа. Всякое вмешательство со стороны может плохо кончиться и для моих денежек, и для ваших бумажек. Обещаете?

— Да.

Круди галантно поклонился, приподнял в знак приветствия шляпу и исчез за деревьями. Балашша же остался сидеть на своем неподвижном коне, пораженный и словно оцепеневший, так что даже поводья выскользнули у него из рук. Все происшедшее казалось дурным сном, и ему понадобилось несколько минут, чтобы постигнуть, что это тем не менее была явь.

Однако нужно было что-то предпринимать: какие-то быстрые и решительные шаги. Сжав коленями ребра скакуна, барон с быстротой ветра помчался под проливным дождем в сторону трехбашенного города, вокруг стен которого широкой лентой вьется Ипой, озорная желтоводная река.

В городе Балашша направился прямиком в комитатское управление, которое в это время возглавлял всесильный Эде Капи-Капивари. Вообще говоря, Капивари был человек мягкий, но разыгрывал он из себя беспощадного тирана и то и дело устрашающе скрежетал зубами. Перед патриотами, в особенности перед своими старыми друзьями, к числу которых принадлежал и Балашша, он стеснялся своей должности * и оправдывался перед ними таким образом: «Это правда, что я сел на венский поезд, но кто же посмеет утверждать, что я не сойду с него еще до Мархегга?! *» Эта фраза заключала в себе и хитрую угрозу, что дело может принять еще худший оборот.