Кальман Миксат - Том 2. Повести

В этот момент принесли газету. Почтеннейший Апро быстро надел очки, хотя и не с таким нетерпением, какое свойственно профессиональному читателю газет. Медленно и весьма флегматично развернул он газету, но не стал, пробегая глазами чащобы черных типографских букв, нетерпеливо отыскивать наиболее для себя интересное, а начал читать подряд, без всякой предвзятости, переваривая в мозгу каждое сообщение по отдельности, уподобляясь человеку, смакующему закуску, — дескать, ничего, придет черед и для основного блюда!

Первым ему попалось на глаза сообщение о болезни вице-губернатора: было написано, что его превосходительство, хотя и чувствует себя уже лучше, но еще прикован к постели.

— Какая глупость! — взорвался почтеннейший Апро, бывший ярым противником газет, хотя всегда припрятывал их. — Что, его превосходительство цепями, что ли, прикован к кровати?

Высказавшись таким образом, он обратил внимание на другое сообщение, в шаблонной репортерской манере преподносившее также сущую чепуху: здесь говорилось о том, что гусарский капрал Йожеф Сойка вчера в помещении казармы застрелился из служебного пистолета.

— Ну конечно! — язвительно бормотал Апро. — А мы, глупая публика, подумали бы, если бы сей щелкопер нас не надоумил, что капрал побежал за револьвером в лавку Пергера.

Ниже в разрядку было напечатано: «Некая красивая девушка пыталась покончить жизнь самоубийством». («Гм, гм… значит, вот оно. Посмотрим!») В заметке излагались все события, начиная с того, что некую прекрасную девицу ее безжалостный отец хотел выдать замуж за чеха-сапожника. («Ну и ложь! — воскликнул почтеннейший Апро, полемизируя с газетой, которую он держал в руках. — Ложь, потому что поляк он».) Но сердце девушки влекло ее к другому, и она предпочла смерть замужеству с этим чехом.

Когда взбешенный отец, вообще говоря известный своею грубостью сапожник («Ну, погоди, висельник!»), — который, кстати сказать, является одним из отцов города, разумеется, незаслуженно («Лёринц, разыщи-ка мою палку!»), — среди ночи выгнал родную дочь за непослушание из дома, бедная девушка бросилась прямо в Марош. Дальше пространно и со всеми подробностями описывалось, как девушку выловили из воды. Высказывалось предположение, что рыбак Андраш Морга будет награжден за заслугу серебряным крестом с короной. В заключение под заголовком «В последний час» было помещено дополнительное сообщение: «Из надежных источников стало известно, — гласило оно, — что барышня К. А. уже в течение длительного времени состояла в тайной любовной связи с одним из выдающихся деятелей общественной жизни нашего города, которого мы, принимая во внимание щепетильный характер этого дела, не хотим называть, ибо это несовместимо с присущим нашей газете тактом, но который, однако, является первым человеком в солидном финансовом учреждении города».

Ну, тут уже и дурак догадался бы, что речь идет о Ференце Колоши.

Иштван Апро вскрикнул, как если бы к нему прикоснулись раскаленным железом.

— Горе мне! — воскликнул он и схватился за голову.

На его крик прибежал Лёринц и, увидев, что хозяин без чувств, тотчас же принес воды и побрызгал на лицо старику.

— У меня закружилась голова, — проговорил Апро, придя в себя, — проводи меня домой, Лёринц.

Лёринц взял его под руку и так поддерживал до самой квартиры, хотя в том и не было особой необходимости: на свежем воздухе хозяину стало легче и он шел даже быстрее обычного.

За всю дорогу Апро не произнес ни слова; он шел молча, погруженный в свои думы, как сомнамбула.

— Здесь еще свояченица? — спросил он в дверях у Жужи.

— Ушла домой.

— Ее счастье. А как больная?

— У ее постели сидит монашка. Она спит.

— У, глупая гусыня! — раздраженно бросил Апро, — Выражайся яснее. Кто спит: монашка?

— Нет, больная.

— Ладно. А теперь ступай за мной в гостиную. Ты мне понадобишься.

Жужа слегка оторопела, — такой зловещий взгляд был у хозяина, — однако последовала за ним.

Вчера ты упомянула, — начал почтеннейший Апро, — что в среду утром Кати писала кому-то письмо; ты говорила, что она и ответ получила; тогда-то я слушал тебя в пол-уха, а теперь хочу знать, от кого было письмо.

— Я не знаю.

— А знаешь ли ты, где она хранит свои сокровенные вещицы?

— Какие вещицы?

— Ну, какие есть у всех девушек: всякие памятки, безделушки, засушенные цветы лаванды, медовые пряники сердечком и прочую чепуху.

— Наверняка в своем сундучке.

— А где ключ от него?

— Э-э, она всегда носила его с собой, и сейчас он, верно, у нее в кармане юбки, если не лежит на дне Мароша.

— Пойди обыщи ее карманы и принеси мне ключ.

Жужа обрадовалась, что все свелось лишь к этому; она пошла искать ключ, но не нашла.

Сапожник сидел как на иголках. «Я должен знать, — бормотал он про себя, — мне нужно попасть на след. Может, это еще неправда».

Он крикнул Лёринцу, чтобы тот раздобыл где-нибудь ломик и топор.

Лёринц принес требуемый инструмент, и почтеннейший Апро нажал ломиком на резную крышку дубового сундучка, стоявшего рядом со шкафом.

Старый подмастерье обескураженно смотрел на своего хозяина.

— Уж не хотите ли вы взломать сундучок Катицы?

— Что ты смотришь на меня так, словно укусить хочешь?

— Потому что это не пристало Иштвану Апро!

Из рук господина Апро выпал ломик. Он и сам чувствовал, что слуга осуждает его сейчас. Нет, этого он не потерпит! Лучше уж расскажет ему все, что написано в газете. И он излил перед Лёринцем все, что было у него на душе, после чего грубо спросил его:

— Ну, а теперь что ты скажешь, старый хрыч?

Лёринц прокашлялся.

— Н-да, оно конечно, оно конечно! Это уже беда, что пропечатали в газете. Н-да, веселое развлеченьице! Теперь уже кого-то надо отколотить: либо газетчика, либо господина Колоши.

— Лжет газета, иначе и быть не может! — в сердцах бросил возбужденный сапожник. — А ты что думаешь?

— Я думаю, что сундучок и правда нужно вскрыть. Нужно обязательно как-то докопаться до истины, но как? От Катицы — невозможно. Кто знает, может быть, сундучок все расскажет?

Не тратя по-пустому времени, они сорвали ломиком крышку, и им предстали сокровища сундучка: белые кружева, папиольотки, платочки, вышитые алфавиты, батистовые ночные кофточки, от которых исходил тонкий аромат айвы.

Сапожный мастер нервно копался во всем этом, пока наконец не зашелестела какая-то бумага. Апро вынул ее. Смотрел на нее, смотрел, вертел в руках; оказалось, это было именное свидетельство на вклад в размере двух тысяч форинтов: вклад был сделан на имя Каталины Апро в местном банке «Хунния».

— Вот улика! — прохрипел Апро, потемнев лицом, и резким движением, словно горящий уголек, швырнул вкладную книжку назад в сундучок; в этот момент из нее выпало письмецо.