Кальман Миксат - Том 2. Повести

Апро поднял его и вслух прочел следующее:

«Дорогая моя Катица!»

Я получил твое письмецо, написанное тобою в дурном настроении, и, признаюсь, оно и меня очень огорчило. Но те вещи, которые я заранее предусматривал, я не могу уладить так, как в подобном случае надлежало бы. Следует уважать суровые законы общества; тот, кто отклоняется от них, будет раздавлен. Поэтому я не могу помочь делу так, как хотел бы, и могу только посоветовать тебе: послушайся своего отца и скажи «да» господину Коловотки. Что касается приданого, то и я внесу свою лепту прилагаемой пустяковиной. Иного сейчас я сделать не могу. Прости мне и позабудь меня. Если же, паче чаяния, тебе будет угрожать то, другое обстоятельство, то ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь и поддержку.

Бог тебе в помощь.

P. S. Это письмо, прошу тебя, немедленно разорви».

— Я опозорен, — глухим плачущим голосом произнес сапожник. — Я не могу больше показываться на людях! — И, как помешанный, он стал рвать на себе волосы.

— Теперь все ясно, — покачал головой бедный Лёринц и многозначительно добавил: — Теперь я понимаю все поступки Катицы, и болезнь ее, и бледность, и то, что утаил от нас господин доктор…

— Что ты хочешь этим сказать? — испуганно вскинулся Апро.

Лёринц осмотрелся, желая удостовериться, закрыты ли дверь и окна, затем наклонился к уху своего хозяина:

— Малютка беспокоит девушку, — прошептал он.

Хозяин стал красным как рак, потом затрясся в приступе судорожного кашля; казалось, он вот-вот задохнется. Но Апро быстро пришел в себя и с такою силою топнул ногой, что дом задрожал.

— Теперь уже все равно. Ну да ничего, я наведу здесь порядок! Да поможет мне бог!

С этими словами старик стремительно выскочил на кухню, опрокидывая, как разъяренный бык, все на своем пути — стулья, лохань, корзинку, — и оттуда поспешно взобрался по лестнице на чердак.

Лёринц пришел в ужас. Ясное дело, хозяин решил повеситься. Лёринц схватил первый попавшийся под руку нож, чтобы в нужный момент немедленно перерезать веревку, и бросился следом. Однако войти на чердак он не рискнул, а, остановившись на самой верхней ступеньке лестницы, стал подглядывать через щель чердачной двери.

Между тем у Апро и в мыслях не было ничего подобного; из какого-то тайничка, сделанного у дымохода, он извлек поржавелый железный сундучок и долго копался в нем, перебирая старые пожелтевшие бумаги. Лёринц успокоился. Тот, кто разыскивает бумаги, еще не совсем распростился с этим светом, иначе к чему документы?

Немного погодя почтеннейший Апро спустился вниз и приказал Жуже почистить платье, так как он идет к большим господам.

Лёринца разобрало любопытство, и, оставшись вдвоем с хозяином, он спросил, куда тот собрался.

— К Колоши загляну! — загадочно шепнул ему Апро.

— Уж не убить ли его решились?

— Что ты! Я хочу обнять его.

— Кого? Колоши?

— Да-да, господина Колоши, моего будущего зятя.

— Ну, такого нам, пожалуй, не отведать, насколько я знаю этого кичливого господина.

Гм. Посмотрим. — И он хлопнул себя по карману, разбухшему от выцветших и пожелтевших бумаг.

Жужа почистила ему одежду, а сам он тщательнейшим образом причесался перед зеркалом, сделав безукоризненный пробор; потом набросил новую накидку, которую надевал только в церковь или на заседания городского муниципалитета и называл, будучи приверженным к латыни, — Апро окончил пять классов классической гимназии в Надьэнеде, — «decorum» [86] Здесь — в смысле: праздничное одеяние (лат.). .

Сохраняя совершенное спокойствие, Апро вышел из дома и не остановился вплоть до приемной Колоши. Он сознательно нанес визит Колоши в банке, так как не хотел встречаться с тетушкой Мали. (Чего доброго, он задушил бы ее и угодил бы из-за нее в тюрьму!)

В приемной сидел у стола один лишь секретарь. Сапожный мастер почтительно поздоровался с ним и на вопрос, что ему угодно, ответил, что желает говорить с господином Колоши.

— Сегодня это невозможно, — отклонил его просьбу секретарь. — Господин председатель сегодня в плохом настроении и распорядился, чтобы я никого не пропускал к нему.

— Прошу вас, скажите ему, пожалуйста, что к нему пришел Иштван Апро.

— Ну, вас-то я тем более не пропущу, поскольку сегодня в газете появилась скандальная статья в связи с некоей девицей Апро, неприятно задевшая шефа. Уж не отец ли вы этой девицы?

— Я и есть, а кто, собственно говоря, вы такой, что не хотите пропустить меня, члена городского муниципалитета?

— Удивительно, что вы не знаете, — надменно произнес в нос секретарь. — Я Ракоци.

— Вот как? Понятно. Как раз позавчера я пожертвовал форинт на перевезение вашего праха на родину *, — язвительно ответил сапожник.

И, не обращая более внимания на Ракоци, Апро с шумом распахнул обитую зеленым сукном дверь, не пропускавшую никаких звуков извне, и оказался в святилище всемогущего председателя.

Тот как раз стоял у окна спиной к двери и смотрел в театральный бинокль (разглядывая какую-то хорошенькую визави); поэтому он не мог видеть вошедшего, но полагая, что это его секретарь, бросил через плечо:

— Ну, что там, Арнольд?

— Я желал бы поговорить с вами, сударь, — прозвучал резкий голос почтеннейшего Апро.

Колоши раздраженно обернулся, услышав, что это голос не Арнольда Ракоци. Когда же он увидел сапожника, лицо его покрылось смертельной бледностью и из рук выпал бинокль, со звоном ударившийся об пол.

Колоши не был трусом. Он был венгерским дворянином. Состояния он, правда, не унаследовал от доблестных предков (свою доходную должность он получил благодаря собственной ловкости), зато унаследовал благородную кровь и спесь. Он не боялся ни шпаги, ни пули, ни человека (ни, наверное, даже бога), однако боялся так называемых «сцен», считая, что именно они могут погубить его. А пост этот был ему нужен. Он любил пожить хорошо, по-барски изысканно. Шампанское, женщины, хорошие лошади были его страстью.

Поэтому сейчас он смертельно испугался: ведь у него было основание ожидать крупной сцены. Ну что же! Придется ее пережить. Он изругал бы любого за то, что его потревожили, но этот человек сегодня был для него неприкосновенен. Он и сам почувствовал, что тот «в своем праве». Колоши попытался изобразить любезную улыбку (хотя сам скрежетал зубами в ярости на Ракоци).

— Садитесь, друг мой Апро, — проговорил он сдавленным голосом, пытливо всматриваясь в лицо противника, однако, к своему удивлению, не обнаружил на нем гнева, — наоборот, на лице Апро была написана почтительная кротость.

Нет, Колоши — опытный тактик и не даст ввести себя в заблуждение. Сапожник очень хитер и коварен. Он наверняка замыслил что-то недоброе, если явился, надев на себя личину. Колоши предпочел бы, чтобы тот ворвался с грохотом, вне себя от ярости. Тогда бы легче было его спровадить. Председатель чувствовал, что так сапожник опаснее.