Кальман Миксат - Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак

А ночью, когда все спали, бедная барышня своей нежной ручкой принялась писать Фаи и писала почти всю ночь. Она сообщила ему все, о чем поведала перед смертью грешница тетка Симанчи. «За то, что низкие свидетели и злые судьи одну за другой ломали ступеньки на пути к нашему счастью, сам бог подставляет нам теперь спасительную лестницу. Надо снова без промедлений начинать процесс…»

Чтобы не терять ни секунды, внизу дожидался конный гонец, и он понесся сломя голову, спеша доставить письмо в Патак или в Кохань, где мог находиться Фаи.

На рассвете, когда наступило время прощаться с гостем, Пирошка уже была на ногах и выглядела румяной, как яблочко, и веселой, как пташка, которой бросили в клетку кусочек сахара. От этого кусочка бедняжке кажется, что она на воле и покачивается на зеленой ветке. Девушка принялась выспрашивать у Тоота, чем и как она могла бы доставить ему радость. Она упрашивала его принять какой-нибудь маленький сувенир — часы или кольцо, и разложила перед ним столько золотых, вещичек, сколько двадцать сорок не натаскают за всю жизнь.

— Видите, я богата, и мне только приятно будет подарить вам что-нибудь в знак благодарности.

Наш почтенный Тоот густо покраснел и обиженно отодвинул от себя золотые безделушки.

— То, что я сделал, изволите знать, я сделал не ради подарков! Я ведь дворянин, с вашего разрешения!

— И все-таки вы должны принять от меня хоть что-нибудь. Иначе вы меня обидите.

Господину Тооту ничего не оставалось делать, как покориться судьбе, и он задумался, что бы ему выбрать.

— Только обязательно что-нибудь золотое, — добавила Пирошка, догадавшись, что он ищет самую незначительную вещицу.

— Ну что ж, если уж обязательно золотое, — проговорил трактирщик, чувствуя, что затылок его покрывается испариной, — пусть даст мне барышня небольшую прядь своих золотых волос, которую я мог бы вложить в молитвенник дочурки, ибо сам-то я, чего скрывать, не имею обыкновения молиться, потому лишь, что попы советуют это делать. Что может быть доброго в их советах!

— Ай-яй-яй, господин Тоот, — кокетливо погрозила ему девушка, — никогда бы не подумала, что вы такой скверный человек.

Однако вслед за тем девушка тотчас же взяла ножницы и отрезала от своих волос локон. Маленькие ножницы скрипнули, словно заплакали.

Любуясь золотистой прядью и нежно перебирая ее своими узловатыми пальцами, господин Тоот вдруг нарочито сурово сдвинул брови и принялся стращать барышню:

— Хе-хе-хе, что сказал бы теперь его сиятельство граф Бутлер, если б узнал, что у меня есть?

Пирошка улыбнулась.

— Он не мог бы ничего сказать, потому что я вся принадлежу ему, и лишь эти волосы — не его. Когда он просил моей руки, у меня были другие, но за время болезни они выпали.

Барышня Хорват даже проводила Тоота до самого большака и на виду у проходивших крестьян положила свою пухлую маленькую ручку на его большую шершавую ладонь.

— Да благословит вас бог, господин Тоот. И непременно заходите к нам, если случится быть в наших краях.

— И вы к нам пожалуйте, когда станете графиней и судьба приведет вас в Рёске. Вы когда-нибудь бывали в Рёске?

— Нет.

— Хорошее село… — Но тут он вспомнил, что после всего случившегося в Рёске не следовало бы, собственно говоря, упоминать о нем, и добавил: — Чтоб ему провалиться на дно ада! Впрочем, если б студенты съели тогда цыплят, то, возможно, мы и не беседовали бы сейчас друг с другом.

Сказав это, он медленно отправился в обратный путь, погруженный в глубокие думы. В доме Бернатов он пробудил к жизни такие сладкие надежды, что влюбленная девушка могла прожить ими еще несколько лет.

После показаний умершей тетки Симанчи борьба вокруг дела Бутлера снова разгорелась, как потревоженные угольки. Оба враждебных лагеря взялись за оружие, чтобы опять стать к барьеру. Представшая в новом свете подоплека этой истории вызвала особое возмущение среди дворянства. Протестанты иронизировали: «До каких размеров дошла коррупция среди католического духовенства». Католики тоже были шокированы. Пал Надь хотел вынести дело на открытое обсуждение, и его еле отговорили от этого. Один из графов Эстерхази заявил якобы, что если не будет исправлена ошибка, то он и сам перейдет в другую веру.

На балу, устроенном наместником, Миклош Драшкович громогласно заявил перед гостями:

— Кого защищает духовенство такой вопиющей ложью? Попа из Рёске. Этому проходимцу следовало бы отсечь по плечо руку, которой он совершил благословение, а его самого привязать к хвостам лошадей и разорвать на части, если только в этой стране серьезно относятся к девизу его величества: «Justitia regnorum fundamentum». [100] Царства основываются на справедливости (лат.).

За это время Бутлер приобрел в Пожони много друзей; его девичья скромность, огромное богатство, которое он щедро расточал направо и налево, большое горе, которое носил в себе, — все это привлекло к нему много сердец. Одновременно росла всеобщая неприязнь к архиепископу Фишеру, сознательно допустившему поругание святыни брака. Возмущение было столь велико, что король, намеревавшийся назначить Фишера герцогом-примасом, вынужден был отказаться от своего намерения и назначить на этот пост Шандора Руднаи. При таких благоприятных перспективах Бутлер вновь возобновил процесс в Эгере.

— Ну, на этот раз проиграть уже невозможно!

Сам почтённый ученый Шандор Кёви подбадривал Фаи:

— Сенека говорит, что для бога не существует более приятного зрелища, чем мужчина, сражающийся со слепым роком. Ну-с, теперь такого зрелища больше не будет, ибо ныне и судьба уже за Бутлера.

Так бы оно, разумеется, и было, если б богини судьбы Парки пряли нить жизни всегда из одной и той же кудели и если б никто ее не подменял!.. А тут пришли в движение ультрамонтаны, опасавшиеся, что дело может кончиться сильной компрометацией церкви. Иезуиты еще при Иосифе II пророчили: «Мы вернемся, как орлы!» Они вернулись, это правда, но не как орлы, а как кроты, и принялись в потемках за свою работу. И хотя дело Бутлера было, по существу, мелочишкой в большой политической игре, иезуиты, которые, несомненно, были авторами поговорки: «И малая пташка — дар божий», перешедшей позже к картежникам (редкий случай иезуитской щедрости), — ухватились и за него. Вообще в мире не было ни такого большого дела, взяться за которое они побоялись бы, ни такого малого, заняться которым они побрезговали бы. Сегодня иезуит мучает овцу, чтобы получить с нее шерсть подлиннее, завтра раздразнит льва, чтобы тот разорвал кого-нибудь на куски, послезавтра будет возиться с блохой, чтобы при случае запустить ее в складки одежды какой-нибудь женщины.