Франц Верфель - Песнь Бернадетте

— Дабы не погрешить против истины, то был не я, мадам, видит Бог, — уже скрежещет зубами Наполеон.

— Все равно, — парирует испанка, — главное — Лулу здоров. Та высшая сила, что руками невинной и отмеченной Божьей благодатью девочки заставила вдруг забить сильный родник, проявила к тебе милость. И ты посмеешь ее не возблагодарить? Ты в самом деле считаешь, что менее опасно дать пощечину самому Господу и его Святой Матери, чем твоему так называемому духу времени? Причем после того, как сам же поклялся ее возблагодарить?

— Не я поклялся, а ты, — уже вяло настаивает император.

— Все равно! Обет дан. И должен быть исполнен! Не столько ради меня, сколько ради тебя. Ибо на карту поставлена твоя империя, Луи…

Император сопровождает Евгению в ее апартаменты, не проронив более ни слова.

На весь день настроение у него испорчено. Эта красивая баба обладает непреодолимой силой вселять в его душу тревогу. Она держится с ним холодно, эта холодность растет и наконец становится настолько невыносимой, что ему хочется удрать от нее в Париж. Кроме того, у него на совести есть и другие грехи, и в такой день она дает это почувствовать. Купанье в море не доставляет удовольствия. Работа на ум не идет. Даже любимый полночный час творческого уединения проходит бесплодно. Но больше всего мучает заноза, засевшая в сердце мужа после речей жены. Евгения права. Она не может нарушить данный обет. И он тоже не имеет права нарушить, хотя и не давал. Какая бы сила ни стояла за явлениями и исцелениями в Лурде, она может быть той же самой, что стоит за мировой историей, а значит, и за его планами в отношении Италии.

Ничтожным пигмеям легко быть вольнодумцами. Чем они рискуют? Но может ли величайший монарх земного шара позволить себе вольнодумство, не рискуя настроить против себя и вольнодумцев, и те чрезвычайно раздражительные силы, от которых зависит победа и поражение целых наций? Уже эти холодные размышления — большой риск, думает император, прохаживаясь между двумя письменными столами, ибо кто знает, может, его своекорыстные мысли ведомы той силе, что требует от смертных безоглядного самоотречения? Жалкие бумагомаратели и простые потребители народного достояния могут без зазрения совести насмехаться над суеверием. Правители же по собственному опыту знают, что в этом мире многое неладно, что тугое сплетение событий зависит не от них, что они — всего лишь игрушка в руках тайных противоборствующих сил, требующих жертв и поклонения, тех сил, которые все время приходится ублаготворять или умиротворять. Попадет ли в цель пуля террориста или нет, зависит не столько от траектории ее полета, сколько от высших сил — назови их как угодно: то ли триединый Бог, то ли Созвездия Зодиака. Лишь правители знают, что на них не распространяются общепризнанные законы природы, ибо они находятся в средоточии чуда. Поэтому королям и могущественным властителям веру искони заменяло суеверие…

На третий вечер безмолвной борьбы с женой муж признает себя побежденным. И речь идет уже скорее о форме, в какую он облечет свое поражение. После долгих сомнений император решается на весьма необычный шаг. Он отвергает бюрократический путь прохождения бумаг с его подписью. И, стыдясь своих министров, действует за их спиной. Не извещая о своих намерениях ни Фуля, ни Руллана, ни Делангля. Император набрасывает текст депеши префекту Тарба: «Немедленно откройте публике доступ к Гроту западнее Лурда. Наполеон».

И больше ничего. Депеша отправляется на телеграф. С ее копией император является к супруге. Евгения заливается густой краской.

— Луи, я всегда знала, что твое сердце полно любви, что ты сумеешь преодолеть себя…

— Мадам, я знаю одно, — крайне сухо замечает он в ответ на эту напыщенную фразу. — Дама из Лурда нашла в вас великолепную союзницу.

Барон Масси держит депешу императора в руке. В первые минуты, совершенно обескураженный ее содержанием, он решает в порыве оскорбленной гордости немедленно подать прошение об отставке. Но вскоре берет себя в руки и начинает привычно, со знанием дела, анализировать сложившуюся ситуацию.

Первым делом — саму телеграмму. Текст ее сух и лаконичен, как военный приказ. Он не соответствует манере Наполеона III, всегда облекающего свои указания гражданским властям в вежливую форму, а зачастую и обосновывающего их.

Краткость текста выдает его недовольство. Если телеграмма подлинная, то составлена, несомненно, под давлением. Предположительно это результат сговора Евгении, ее придворных дам — известных ханжей — и каких-то еще персон в сутанах, которые, по всей видимости, с каждым днем все более явно осознают пропагандистскую ценность «лурдских явлений». Лишь тамошний епископ по-прежнему несгибаем. Остальные клирики с некоторого времени пришли в движение, как лед на реке при теплой погоде. Чудо, доказанное происшедшими, но не поддающимися объяснению исцелениями, означает столь мощный удар по официальному богословию и неофициальному нигилизму этого века, что расшатывает как надежность неверия, так и ненадежность веры. И депеша императора — живое тому доказательство. Главным вопросом остается: подлинная ли она? Пока не получу подтверждения, ничего делать не буду, решает барон. Ведь телеграмму мог отнести на почту любой придворный лакей и без заверенной подписи императора. Нужно подождать, пока не придет подтверждение с его личной подписью, — хотя бы для того, чтобы оградить императора от мистификации. Кроме того, действия Его величества до такой степени противоречат всем иерархическим процедурам, что это выжидание оправданно.

У префекта, для которого стало уже навязчивой идеей настоять на своем в этой истории с Гротом, хватило мужества на целую неделю положить телеграмму с приказом императора под сукно и ничего не делать. Лишь на восьмой день он пересылает ее Руллану с просьбой дать точные указания. Министр по делам культов и его коллеги взбешены трусостью и предательством императора. Поистине Наполеон малый! Сперва своей нерешительностью и заискиванием перед масонами втянул нас в это дело, которое без нашего сопротивления давно бы заглохло, а теперь, когда он сам его раздул, коварно нападает на нас с тыла. О, это все происки жуткой испанки, которая вертит им, как хочет! Если бы великолепный Масси не действовал так мужественно и осторожно, правительство было бы опозорено и осмеяно перед всем светом и вынуждено было бы уйти в отставку. В эти дни газетная цензура ужесточается до крайности. Префект получает из министерства хвалебное письмо.

Вот и отлично, думает Масси. Выиграть время — значит выиграть многое. Чтобы на время исчезнуть из Тарба, он отправляется в инспекционную поездку, в ходе которой на несколько дней останавливается в Лурде. Разговаривает с Лакаде, которому сообщает, что в октябре собирается уйти в отпуск. В свое время по инициативе мэра Грот был закрыт. И если в ближайшие недели будут иметь место некие события, то он, барон, не стал бы возражать, если бы господин Лакаде, будучи мэром этого города, в отсутствие префекта взял на себя его функции и сам распорядился открыть доступ к Гроту всем желающим. Лакаде в испуге отказывается. Ввиду бурного развития событий это дело выходит за рамки его компетенции. Лурд ныне находится в сфере большой политики. А он сам — всего лишь скромный глава местной общины. И кроме того, после получения убедительной экспертизы от профессора Фийоля его взгляды на источник и Грот в корне переменились. Пускай правительство, своим решением запретившее доступ к Гроту, само же и отменит свой запрет. Барон Масси внимательно изучает носки своих лакированных туфель, поправляет выглядывающие из рукавов манжеты рубашки и молча выходит из кабинета мэра. «Этот человек мертв», — думает Лакаде, а у него острый нюх на политические трупы.