Коллектив авторов - 12 шедевров эротики

Утомленная Мадлена дремала под горячей лаской солнца, восхитительно пригревшего ее в уголке старого экипажа; она чувствовала себя, как в теплой ванне из света и воздуха полей.

Муж разбудил ее:

– Посмотри, – сказал он.

Они сделали две трети подъема и остановились в месте, славившемся своей живописностью и посещаемом всеми путешественниками.

Перед ними расстилалась огромная долина, длинная и широкая, по которой из конца в конец пробегала извилистая светлая река. Видно было, как она появлялась откуда-то издали, испещренная бесчисленными островками, и описывала дугу, не доходя до Руана. На правом берегу ее раскинулся город, слабо подернутый дымкой утреннего тумана, с блестевшими на солнце крышами, с тысячею воздушных колоколен, остроконечных и тупых, хрупких, отшлифованных, словно гигантские драгоценности, с их четырехугольными и круглыми башнями, увенчанными геральдическими коронами, с каланчами и с колоколенками; а над всем этим лесом готических церквей высилась острая стрела кафедрального собора, – изумительная бронзовая игла, странная, уродливая и непомерная – самая высокая в мире.

На другом берегу реки возвышались тонкие, круглые, раздувшиеся на концах трубы заводов обширного Сен-Северского предместья.

Их было еще больше, чем их сестер – колоколен, и их длинные кирпичные колонны терялись в дали полей, выплевывая в голубое небо свое черное дыхание.

Самая высокая из всех, столь же высокая, как пирамида Хеопса, занимающая по высоте второе место среди всех творений рук человеческих, почти равная своей гордой подруге – игле кафедрального собора, – заводская труба «Фудр» казалась королевой всего этого множества трудолюбивых дымящихся заводов, так же как ее соседка была королевой остроконечной толпы священных памятников.

Дальше, позади рабочего городка, расстилался сосновый лес, и Сена, пройдя между этими двумя городами, продолжала свой путь; она огибала высокий извилистый берег, покрытый вверху лесом и местами обнажавший свой остов из белого камня, потом, описав еще раз длинную и плавную кривую линию, исчезала на горизонте. Виднелись суда, плывущие вниз и вверх по течению, увлекаемые буксирными пароходиками, которые казались маленькими, как мухи, и выпускали дым. Островки тянулись цепью или следовали одни за другим на некотором расстоянии, словно неровные зерна зеленых четок.

Кучер ждал, пока путешественники кончат восхищаться. Он по опыту знал, как долго любуются этой панорамой всякого рода туристы.

Когда они снова тронулись в путь, Дюруа вдруг заметил на расстоянии нескольких сот метров двух пожилых людей, идущих по дороге к ним навстречу. Он выскочил из экипажа, воскликнув:

– Вот они! Я их узнал!

Это были двое крестьян, мужчина и женщина, которые шли неровным шагом, раскачиваясь на ходу и иногда сталкиваясь плечами. Мужчина был низенький, коренастый, с брюшком, крепкий, несмотря на свой возраст. Женщина – высокая, сухая, сгорбленная, печальная, – настоящая деревенская труженица, работающая с раннего детства и не знающая, что такое смех, в противоположность мужу, который постоянно болтал и шутил, выпивая с посетителями кабачка.

Мадлена тоже вышла из экипажа и смотрела на этих бедняков со сжавшимся сердцем, с неожиданной грустью. Они не узнали своего сына в этом великолепном горожанине, и им никогда не пришло бы в голову, что эта нарядная дама в светлом платье – их невестка.

Они шли быстро, молча, навстречу ожидаемому сыну, не обращая внимания на этих городских господ, за которыми следовал экипаж.

Они прошли мимо. Жорж, смеясь закричал:

– Здравствуй, папаша Дюруа!

Они оба разом остановились, сначала вздрогнув, затем остолбенев от изумления. Старуха первая пришла в себя и пробормотала, не двигаясь с места:

– Это ты, сынок?

– Он самый, мамаша Дюруа.

И, подойдя к ней, поцеловал ее в обе щеки звонким сыновьем поцелуем. Потом он потерся щеками о щеки отца, который снял свою фуражку из черного шелка, местного руанского покроя, очень высокую, похожую на шапки торговцев скотом.

Затем Жорж объявил:

– Вот моя жена.

И деревенские жители посмотрели на Мадлену. Посмотрели как на какое-то чудо, с боязливым недоверием, к которому примешивалось удовлетворенное одобрение у отца и ревнивая враждебность у матери.

Старик, веселый от природы, весь пропитанный хмелем сидра и водки, расхрабрился и спросил, лукаво подмигнув глазом:

– А поцеловать-то ее можно?

Сын ответил:

– Ну, разумеется, – и Мадлене, которая чувствовала себя неловко, пришлось подставить свои щеки звучным поцелуям крестьянина, который вытер после этого губы тыльной стороной руки.

Старуха тоже поцеловала невестку, но с враждебной сдержанностью. Нет, не такую жену желала она для своего сына; она мечтала о толстой, свежей фермерше, румяной, как яблочко, и круглой, как племенная кобыла. А эта дама имела вид гулящей девки, с своими оборками и запахом мускуса. Для старухи все духи были «мускусом».

И все тронулись в путь вслед за экипажем, везшим чемоданы молодой четы.

Старик взял сына под руку и, замедлив шаг, спросил его с любопытством:

– Ну, как дела? Хороши?

– Да, и даже очень.

– Отлично, тем лучше. Скажи-ка, а жена твоя с достатком?

Жорж ответил:

– У нее сорок тысяч франков.

Старик слегка свистнул от изумления и только пробормотал: «Черт возьми!» – так он был ошарашен этой суммой. Потом он прибавил с убеждением:

– Честное слово, она просто красавица! – Ему она пришлась по вкусу, а он в свое время слыл знатоком по этой части.

Мадлена и мать шли рядом, не говоря ни слова. Мужчины нагнали их.

Они пришли в деревню – маленькую деревушку, расположенную по обе стороны дороги и насчитывающую по десятку домиков с каждой стороны; среди них были и городские дома, и простые лачуги, одни кирпичные, другие глиняные, одни с соломенными, другие с шиферными крышами. Кабачок старика Дюруа «Бельвю», одноэтажный домишко с чердаком, находился на краю деревни с левой стороны. Сосновая ветка, прибитая над дверью, по-старинному возвещала, что жаждущие могут войти.

Завтрак был накрыт в зале кабачка, на двух столах, составленных рядом и покрытых двумя полотенцами. Соседка, явившаяся помочь по хозяйству, приветствовала глубоким поклоном вошедшую нарядную даму, потом, узнав Жоржа, воскликнула:

– Господи Иисусе, да это ты, мальчуган?

Он отвечал весело:

– Да, это я, тетка Крюлен, – и тотчас же расцеловал ее, как раньше поцеловал отца и мать.

Потом он сказал, обращаясь к жене:

– Пойдем в нашу комнату, там ты сможешь снять шляпу.

Через дверь направо он провел ее в прохладную комнату с каменным полом, казавшуюся совсем белой из-за стен, выбеленных известью, и кровати с холщевыми занавесками. Распятие над кропильницей и две олеографии, изображавшие Павла и Виргинию под голубой пальмой и Наполеона [40]на желтой лошади, были единственным украшением этого чистого и унылого жилища.