Коллектив авторов - 12 шедевров эротики

Он отвечал:

– Да, именно то.

Она умела подыскать ядовитые, чисто женские колкости по адресу председателя совета министров, примешивая к глумлению над его политикой такие забавные насмешки над его наружностью, что трудно было удержаться от смеха и не подивиться меткости ее суждений.

Дю Руа, со своей стороны, вставлял иногда несколько строк, придававших нападению более значительный и глубокий смысл. Кроме того, он владел искусством коварных недомолвок, которому он научился, оттачивая свои заметки, и, когда какой-нибудь факт, сообщенный Мадленой как достоверный, казался ему сомнительным или компрометирующим, он умел лишь намекнуть на него и подать его таким образом, что читатель начинал к нему относиться с большим доверием, чем к прямому утверждению.

Когда их статья была окончена, Жорж с чувством прочел ее вслух. Оба нашли ее превосходной и улыбались, удивленные и восхищенные, как будто они теперь только узнали и оценили друг друга. Они посмотрели друг другу в глаза, взволнованные и растроганные, и поцеловались порывисто и страстно, словно симпатия их умов сообщилась и телу.

Дю Руа взял лампу:

– Ну, а теперь бай-бай, – сказал он с загоревшимися глазами.

Она ответила:

– Идите вперед, мой повелитель, так как вы освещаете путь.

Он направился в спальню, а она шла сзади, копчиком пальца щекоча ему шею между воротником и волосами и этим подгоняя его, так как он боялся этого прикосновения…

Статья появилась за подписью: «Жорж Дю Руа де Кантель» и наделала шуму. В Палате заволновались. Старик Вальтер поздравил автора и поручил ему заведывать политическим отделом в «Vie Française». Хроника снова перешла к Буаренару.

С этого момента в газете началась искусная и яростная кампания против существующего министерства. Нападение, всегда очень ловкое и основанное на фактах, – то в ироническом, то в серьезном, то в злобном тоне, – наносило удары с уверенностью и упорством, поражавшими всех. Другие газеты постоянно цитировали «Vie Française», приводили из нес целые выдержки, и люди, стоявшие у власти, осведомлялись, нельзя ли при помощи префектуры заткнуть рот этому ожесточенному неизвестному врагу.

Дю Руа приобрел известность в политическом мире. Рост своего влияния он чувствовал по тому, как ему пожимали руку и как перед ним снимали шляпу. Жена не отставала от него, – она восхищала и изумляла его изобретательностью своего ума, искусством добывать сведения и обширным кругом своих знакомств.

Возвращаясь домой, он постоянно находил у себя в гостиной то какого-нибудь сенатора, то депутата, то судью, то генерала, обращавшихся с Мадленой, на правах старых знакомых, дружески-непринужденно, но с оттенком почтительности. Где она познакомилась со всеми этими людьми? В обществе, – говорила она. Но каким образом сумела она завоевать их доверие и симпатию? Этого он попять не мог.

«Из нее вышел бы великолепный дипломат» – думал он.

Она часто опаздывала к обеду, вбегала запыхавшись, красная, возбужденная, и, не успев даже снять шляпы, говорила:

– Ну, сегодня у меня есть для тебя кое-что. Представь себе, – министр юстиции назначил судьями двух лиц, участвовавших в смешанных комиссиях [41]. Мы ему зададим такую головомойку, что он долго будет помнить.

И министру устраивали головомойку – одну, другую, третью. Депутат Ларош-Матье, обедавший у них по вторникам, после графа де Водрека, начинавшего неделю, крепко пожимал руки обоим супругам, выражая бурную радость. Он беспрестанно повторял: «Черт возьми! Какая кампания! Неужели мы после этого не победим?»

Он надеялся добиться портфеля министра иностранных дел, на который он давно уж метил.

Это был одни из тех политических деятелей, у которых нет определенной физиономии, нет убеждений, нет выдающихся способностей, нет смелости и нет серьезных знаний; провинциальный адвокат и лев, он искусно лавировал между враждующими партиями, представляя собою нечто вроде республиканского иезуита и либерального гриба сомнительного качества, какие сотнями вырастают на навозе всеобщего избирательного нрава.

Своим дешевым макиавеллизмом он снискал популярность среди своих коллег, среди тех деклассированных и отверженных людей, которых делают депутатами. Он обладал довольно приличной внешностью, был достаточно благовоспитан, развязен и любезен, чтобы рассчитывать на удачу. В обществе – в смешанной, подозрительной и малокультурной среде государственных деятелей того времени – он пользовался успехом.

О нем всюду говорили: «Ларош будет министром», – он и сам был в этом убежден более твердо, чем все остальные.

Он был одним из главных пайщиков газеты старика Вальтера, его товарищем и союзником во многих финансовых предприятиях.

Дю Руа поддерживал его, веря в его успех, смутно надеясь, что в будущем он будет ему полезен. Впрочем, он только продолжал дело, начатое Форестье, которому Ларош-Матье обещал орден Почетного легиона в случае, если победа будет одержана. Теперь этот орден украсит грудь нового мужа Мадлены – вот и все. В общем ведь ничего не изменилось.

Всем было ясно, что ничто не изменилось, и сослуживцы Дю Руа придумали ему кличку, которая начинала его раздражать.

Его стали называть «Форестье».

Как только он входил в редакцию, кто-нибудь кричал: «Послушай, Форестье». Разбирая письма в своем ящике, он делал вид, что не слышит. Голос повторял громче: «Эй, Форестье!», – и слышался заглушенный смех.

Когда Дю Руа направлялся в кабинет редактора, тот, кто его звал, останавливал его, говоря:

– Ах, извини, пожалуйста, я хотел обратиться к тебе. Какая глупость, – я тебя постоянно путаю с этим несчастным Шарлем. Это оттого, что твои статьи чертовски похожи на его. Все это находят.

Дю Руа ничего не отвечал, но приходил в ярость, и глухой гнев против покойника зарождался в нем.

Сам Вальтер однажды заявил, когда разговор зашел об удивительном сходстве оборотов речи и мыслей в статьях нового заведующего политическим отделов и его предшественника:

– Да, это Форестье, но Форестье более зрелый, более живой, более мужественный.

В другой раз, случайно открыв шкаф с бильбоке, Дю Руа увидел, что бильбоке Форестье обмотаны крепом, а его, – то, на котором он упражнялся под руководством Сен-Потена, – перевязано розовой ленточкой. Все они стояли в ряд, по величине, на одной полке; большая надпись, вроде тех, какие бывают в музеях, гласила: «Бывшая коллекция Форестье и К о. Форестье Дю Руа – наследник. Патентовано. Прочный товар, пригодный во всех случаях жизни, даже в путешествии».

Он спокойно закрыл шкаф и сказал намеренно громко, чтобы его услышали:

– Всюду есть дураки и завистники.

Он был уязвлен в своем самолюбии и тщеславии – в этих неотъемлемых свойствах литераторов, делающих их, будь то репортер или гениальный поэт, одинаково подозрительными, настороженными и обидчивыми.