Август Стриндберг - Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы

В это же самое мгновение шепот пронесся среди части пассажиров…

Их узнали! Он стоял, как обнаженный; его шея вздулась и побагровела. Он раньше никогда не думал, что людские взоры могут производить впечатление оружейных выстрелов. Он буквально почувствовал себя расстрелянным.

О даме своей он и думать перестал. Он думал лишь о майоре и о том, что тот может погубить его будущность…

Но дама все видела и поняла; она ко всему и всем повернулась спиной, вышла и попала не в свое купе, но зато в пустое. Он шел за ней, и они наконец оказались одни.

— Этого недоставало! — произнес он, ударяя себя по лбу. — Чтобы я попал в такую историю! Главное, майор! Теперь конец моей карьере!

На эту тему он разглагольствовал на все лады до Линкёнинга. Они стали ощущать голод и жажду. Настроение было убийственное.

После Линкёнинга они почувствовали, что зло на душе еще накопилось и надо было на ком-нибудь его сорвать. В самую подходящую минуту подвернулось воспоминание о муже, и они оба набросились на него. Он всему виновник, он тиран, идиот, само собой разумеется, человек, «который играет Вагнера»… Он дал знать майору, в этом нет сомнения…

— Да, я этому верю, — заметила молодая женщина с полной уверенностью.

— Ты веришь? А я знаю это! Они встречаются на бирже, где вместе спекулируют на акциях… И знаешь ли, в чем я теперь начинаю убеждаться? Да, твой злополучный муж, как мы его называем, никогда тебя не любил!

Молодая женщина задумалась: или любовь мужа была действительно несомненной, или просто ей удобнее было для всей этой истории допустить, что он ее любил; к тому же она так мила, что трудно ее не любить.

— Нет! Ты на этот раз несправедлив, — заявила она после минутного раздумья.

Она почувствовала себя несколько вознесенной сознанием, что она сказала о противнике доброе слово, но барон принял это за упрек себе.

— Он тебя любил? Он, запиравший тебя и даже не соглашавшийся сопровождать тебя в манеж? Он…

Громоотвод был наконец в достаточной степени использован и поднят другой вопрос: вопрос об обеде. Этот последний был волей-неволей очень скоро исчерпан, потому что в поезде обедать было нельзя, а до пересадки оставалось еще полдня пути.

Молодая женщина мимоходом задала вопрос о том, что теперь поделывает ее ребенок. Барон ответил таким зеванием, что лицо его раскололось надвое, как большое красное яблоко, причем показался ряд темных коренных зубов. Затем он сел поглубже на диван, незаметно приподнял ноги и растянулся. Вспомнив, что при этом следовало бы сказать что-нибудь, он промолвил с новым зевком: «Извини, но я засыпаю».

Он моментально заснул и через мгновение уже захрапел. Перестав находиться под влиянием его взглядов и слов, она пришла к ясному осознанию своего положения, увидела, что за человек ее спутник, и невольно напрашивалось сравнение.

Ее муж так никогда с нею не поступал; он был деликатен и всегда изящно одет.

Барон, выпивший накануне изрядное количество пунша, начал потеть, и от него запахло уксусом. Конюшней от него пахло всегда…

Она вышла в коридор, отворила окно и, как бы очнувшись от очарования, ясно увидела всю величину своей ошибки, все отчаяние своего положения. Мимо нее проносился весенний ландшафт, промелькнуло маленькое озеро с ольхами и домиком, и она вспомнила, как мечтала о летней прохладе в деревне с ребенком… Она разрыдалась… хотела броситься за окно, но что-то удержало ее…

Она долго простояла у окна, подымаясь на кончики пальцев, как бы желая остановить поезд, повернуть его обратно…

В все это время из купе доносился храп, как из загона для свиней во время кормленья… И ради этого… болвана покинула она свой дом, ребенка и мужа?..

Храпение замолкло, и барон воспользовался тем, что отдохнул, чтобы со свежими мыслями обдумать свое положение. Он не мог быть грустным, но зато рассердился. Увидав платок перед глазами молодой женщины, он пришел в негодование и усмотрел в этом личную обиду. Но ругаться было неприятно и скучно, поэтому, приняв жокейский тон, он с чисто кавалерийской лаской ущипнул свою спутницу в затылок и крикнул:

— Ну развеселись, Майя!

Трудно себе представить два более различных настроения. Последствием этого стало гробовое молчание. Это уже не было одно целое, а два бесповоротно различных существа, которые не могли слиться воедино.

Еще полдня скуки и темная ночь с пересадкой, и наконец они достигли Копенгагена.

Там их никто не знал, и они почувствовали себя свободнее. Когда же они сели в ресторане, то она начала «играть глазами», как он называл, то есть оглядывать всех присутствующих, так что когда барон с ней говорил, то он видел только ее профиль. В конце концов он рассердился и под столом ударил ее ногой. Тогда она совсем отвернулась и как бы взывала глазами к присутствующим. Его она видеть не могла, так как он казался ей отвратительным.

Когда же они пошли наверх в занятую ими комнату, то там разыгралась целая сцена. Они дошли до взаимных упреков. Она виновата в его разбитой будущности… Ради него оставила она дом и ребенка…

Они ругались далеко за полночь, когда наконец устали и заснули.

* * *

На следующее утро сидели они, грустные, за кофе. Она вспоминала свое свадебное путешествие и то же приблизительно положение. Им не о чем было говорить, и он был так же скучен, как и муж.

Они чувствовали, что ненавидят друг друга, и отравляли друг другу настроение.

Наконец явился избавитель. Пришел кельнер и передал барону телеграмму.

Тот распечатал ее и в один миг прочел. Он на одно мгновение задумался, как бы что-то соображая, потом, взглянув на своего противника, промолвил:

— Меня вызывает начальство.

— Ты думаешь меня здесь оставить?

Прошла секунда, и он уже изменил свое намерение:

— Нет, мы вернемся вместе. Мы поедем в Ландскрон, — продолжал он еще через мгновение. — Там никто тебя не знает, и там ты меня подождешь.

Эта внезапная поездка морем до Ландскрона имела вид интересного приключения. Она воодушевилась, воодушевила его, и они быстро собрались.

То, что он мог расстаться с ней, если не навсегда, то хотя бы не надолго, вернуло ему бодрость. Через несколько часов уселся он на наемной парусной лодке, возлюбленную свою усадил к фок-шкоту и отчалил, как морской разбойник со своей невестой.

Желая утаить план кампании, он объяснил владельцу лодки, что берет ее лишь для катания по Зунду; сам же решил телеграфировать из Ландскрона и оттуда выслать обратно лодку на буксире попутного парохода.

Когда они отчаливали от берега, тут же стоял и глядел на них владелец лодки. Когда же последний заметил, что они держат курс к острову Хвен, он крикнул:

— Только подальше от Хвена!