Сиро Алегрия - Золотая змея. Голодные собаки

— Не плачь, ну, ну, не надо… Мы выберем тебе щенка из следующего приплода.

Но Антука все всхлипывала.

— Не плачь, Антука, не плачь. Мы выберем тебе щенка и назовем его, если хочешь, «Гвоздичкой»…

Но ей самой было горько, по ее щекам катились крупные слезы.

Тощий слышал, как воют псы, и еще ему казалось, что он слышит плач Антуки. Да, это она так жалобно плакала. Сердце у него забилось быстрей, ему стало совсем плохо. Он упирался все сильнее; его волокли по земле, кости у него болели, он вывалялся в грязи, но все-таки не вставал. Наконец ему удалось забиться в какие-то камни. Хулиан чертыхнулся:

— Голову оторву! — Он придержал лошадь и обернулся к брату: — Каков, а? Ну и Тощий!..

Блас ответил:

— Может, лучше с ним по-хорошему…

Хулиан спешился и подошел к псу, который злобно смотрел на него. Дружок держался на почтительном расстоянии. Хулиан присел около Тощего на корточки: что-то он слишком тяжело дышит. Петля крепко сдавила шею, оставив вмятину в густой шерсти. Хулиан протянул руку, но Тощий ощерился. Пришлось изменить тактику: Хулиан схватил Тощего за загривок, прижал к земле, ослабил петлю и стал легонько похлопывать по голове и спине.

— Тощий, Тощенький, сам иди лучше, а? Зачем ты так маешься? Ведь все хорошо.

Тощий цеплялся за камни и ворчал.

— Видишь, — сказал Блас. — Оставь его. Он пойдет.

Хулиан снова сел на коня и слегка потянул за веревку.

— Тощий, эй, Тощий, ну — пошли, друг…

— Друг? — усмехнулся Блас. — Он у тебя скоро человеком станет.

Оба засмеялись.

— Смотри-ка, опять не идет, — сказал Хулиан и потянул сильнее. — Слезь и задай ему трепку. Бей, пока не послушается.

Тощий совсем извелся. Он больше не слышал ни воя собак, ни плача Антуки. Только голоса этих страшных людей оглашали безлюдные просторы. Но идти он и не собирался. Пусть тащат, пока не удушат. Может, он вырвется. А может, им надоест, и они его отпустят. Так он думал. Сразу видно, что пес этот плохо знал людей, — ведь он привык к послушным овцам, к нежным рукам Висенты и Антуки, а бил его только Тимотео, да и то очень редко, за едой. Теперь он знакомился с человеком, упрямым и жестоким зверем, от которого не жди добра, если не сдашься.

Блас спешился и отвязал кнут, который свисал с задней луки седла.

— А ну, марш! — сказал он и, подойдя к Тощему, взмахнул кнутом.

Собака лежала, прижавшись к земле, и ни добром, ни злом нельзя было ее оторвать. Тощий хотел одного, чтобы сняли петлю. А кнут не очень-то его пугал — ведь раньше он кнутов не видел. Его били только палкой, и он не знал, как обжигает удар кнута.

— Ладно, — сказал Хулиан. — Раз он так — задай ему.

Блас снова взмахнул кнутом. Кнут просвистел над головой Тощего, глухо щелкнул — очень уж густа была шерсть — и обвился змеей вокруг собаки. Удар был, как ожог, Тощего пронзили тысячи раскаленных игл. Блас хлестал пса, а Хулиан тянул веревку. Наконец Тощий шевельнулся, и Блас вытащил его из-за камней. Ему дали отдышаться, потом веревка натянулась снова. Тощий уперся опять, но веревка не ослабевала.

— Добавь-ка ему, — приказал Хулиан.

Блас спросил:

— Что, метку оставить?

— Давай…

Кнут поднялся, описав в воздухе круг, навис над измученным псом, задержался на мгновение и звонко хлестнул по заду. Обнажилось мясо, красное, как лепесток цветка. Тощий жутко взвыл.

— Еще разок? — спросил Блас.

— Нет, не стоит, а то черви заведутся. Давай просто так.

Кнут, мерно свистя, поднимался и опускался. Тощего трясло, он весь горел. С трудом он поднялся на ноги, хотел бежать, но его держала веревка, о которой он забыл. Пес уже не пытался лечь. Хулиан потянул за веревку, а его товарищ приказал, помахивая кнутом:

— Марш!

И Тощий подчинился. Он едва дышал, тело у него ныло, голова пылала, перед глазами стоял багровый туман. Из лапы сочилась теплая струйка крови.

Он понял, что человек упрям и беспощаден.

До поздней ночи они были в пути. Наконец с холма увидели вдали дрожащий огонек. Хулиан остановил коня и громко свистнул. Вскоре в ответ раздался такой же свист.

— Он там, — сказал Хулиан, и они снова пустились в путь.

Навстречу вышел человек в черном пончо; за ним, нерешительно лая, бежала собака. Люди расседлали лошадей у двери скрытого во мраке дома и вошли. Какая-то женщина принялась разжигать огонь в очаге. На одеялах спал мальчик, разметавшись во сне. Тощего привязали к одной из подпорок, поддерживавших соломенную кровлю, потом повели куда-то коней, вернулись и сели в углу галереи. Едва освещенные красноватым светом очага, они поговорили о продаже скота и стали пересчитывать звенящие монеты.

Женщина подала в тыквенных мисках похлебку из фасоли, пшеницы и поджаренного маиса. Братья замерзли в пути, и теперь с наслаждением хлебали дымящуюся похлебку. Хулиан оставил в своей миске немного супу для пленника, что-то глухо сказал и ласково похлопал его по спине. Тощий ел — он проголодался, но ненависть не утихала. Она переполняла его, горячая, как кровь, сочившаяся из раны.

Женщина погасила огонь в очаге, а мужчины, поболтав еще немного за кокой, улеглись спать. Дружок и вторая собака свернулись у их ног. Тощий остался один у подпорки. Опустив голову между лап, он горько вспоминал о своем загоне и о прежней жизни. Наверное, Ванка и другие его друзья уже спят на теплой соломе, уткнувшись в мягкую овечью шерсть, а может, отпугивают зверей. Рядом неторопливо жуют жвачку овцы, а потом наступит, как обычно, светлый и радостный день. Но не для него. Его похититель жесток, веревка — крепка. А что, если грызть ее, перетирать зубами, рвать? Он медленно потянулся к веревке. Да, грызть ее можно. И он вонзил клыки. Веревка была вкусная, от нее пахло кожей и жиром. Тощий перегрыз одну прядь и, преисполнившись надежды, принялся грызть еще ожесточенней, забыв о мраке и жгучем ветре. Он верил, что не заблудится и в темноте, сумеет найти родные места, свой загон, свое стадо. Он грыз тихо, но все-таки один из людей заворочался. А вдруг он проснется и накроет его? Нет, человек спал, и Тощий снова стал грызть. Вторая прядь тоже поддалась. Оставалась еще одна, третья. Он почувствовал, какой тонкой стала веревка. И вдруг кто-то закричал:

— Эй, пес веревку грызет.

Все проснулись. Тощий лежал неподвижно, но человек поднялся и ощупал веревку.

— И правда, вот-вот перегрызет…

Он выругался, а хозяин дома сказал:

— Принесу-ка я веревку из конского волоса.

Он порылся в углу, и скоро Тощего снова притянули к подпорке. Хулиан влепил ему как следует той самой веревкой, которую пленник чуть не перегрыз.

Только сейчас пес почувствовал, что все потеряно. Новая веревка ранила ему пасть, и перегрызть ее не удавалось. Теперь ему не сбежать. А может быть, и никогда. Человек не только упрям и беспощаден — он умен. Стадо очень далеко. Тощему стало совсем худо и захотелось долго, жутко выть. Но он так измучился, что и на это сил не хватало. И он забылся сном, тревожным, мучительным сном пленника.