Сиро Алегрия - Золотая змея. Голодные собаки

Незачем и говорить, что и Тощий побывал в главном городе провинции. Пес бежал за Хулианом под грохот залпов и свист пуль — он уже не боялся их, хотя когда-то, в первый раз, страшно испугался стрельбы. Было это, когда Хулиан нос к носу столкнулся с одним из служащих поместья Льята, который слыл храбрецом. Узнав друг друга, оба разом открыли огонь, а Тощий, испугавшись грохота, пустился наутек. Но скоро все стихло; он услышал голос хозяина и поплелся к нему, пристыженно поджав хвост. Хулиан подвел его к тому, другому. Тот был холодный, весь в крови и лежал тихо. У Хулиана из раны повыше локтя тоже текла кровь. Чтобы перевязать рану, он разорвал рубаху своего врага. Потом взял у него винчестер, вскочил в седло и поехал рысью. Рука у него была на перевязи. Тощий бежал за ним и все слышал выстрелы, видел кровь, и ему казалось, что сам он ранен.

А потом он привык. Выстрелы грохотали часто, и часто падали люди, чтобы больше не встать. Хулиан Селедон бил без промаха. А родственники убитых пополняли ряды его врагов.

Однажды кто-то узнал, что Хулиан бывает у Элисы. Ночью, как всегда, человек и собака приблизились к дому, окруженному кустами. Женщина не встретила их у ограды, а крикнула издалека:

— Мамы нет дома. Она пошла посидеть около покойника. Заходи.

Они опустились на теплую циновку, покрытую одеялами и шкурами. Потом в темноте раздался женский голос:

— Ты ничего не заметил?

— Нет.

— У меня будет ребенок…

Грубые ладони коснулись теплого, выпуклого живота. Да, он стал больше и трепетал под рукой; и вот шершавые руки, привыкшие держать винчестер и бич, теперь нежно, мягко, благоговейно гладили отяжелевшее тело, в котором рождалась новая жизнь. Во тьме не было видно, как прекрасно и благородно лицо Хулиана. Он никогда не крал, никого не убивал. Никакое зло не омрачало его жизнь. Он радовался спокойной радостью ребенка. Рядом с ним его подруга, которая ждет сына, а винчестер исчез… Но вдруг винчестер снова обрел свои права, — руки схватили его цепко, как клещи. Теперь они держали и ласкали оружие, а не женщину. Тощий за стеною яростно заливался лаем. В дверь колотили, пытались ее сорвать. Хулиан вынырнул в маленькую дверцу, выходившую в кухню, и растаял во тьме; у него над ухом просвистела пуля. Вскоре Тощий догнал хозяина. Человек с винчестером наготове шел по расщелине, пока не забрался высоко в горы. Рядом с ним, тяжело дыша, бежала собака. Они потеряли лошадь, но были на свободе, — а что еще нужно?

Когда рассвело, Хулиан остановился у дороги. Собака и винчестер — вот все, что у него осталось в жизни. Элису и ребенка отняли враги, это он знал. Ах, да! Еще была кока, которая уносит все печали. Он вытащил из кармана кисет и принялся жевать.

— Тощий, Тощенький, если б не ты, они бы окружили дом и схватили меня…

Шли часы. Наконец вдали показался всадник. Человек и собака спрятались за камнями. Всадник ничего не замечал. Когда он подъехал ближе, они услышали, что он насвистывает. Конь у него был красивый, вороной.

— Эй, приятель, слезай, — закричал Хулиан, выскочил на дорогу и прицелился.

Лошадь встала как вкопанная. Незнакомец побледнел от испуга, но сопротивляться вроде бы не думал.

— Что, не слышишь? Слезай! — повторил Хулиан.

Человек испуганно спешился. Хулиан вскочил на лошадь и сказал, бросая притороченную к седлу сумку:

— Держи, это мне не нужно. А вот пончо я заберу. Видишь, мое-то отняли.

И умчался галопом.

Вот так Хулиан разжился новой лошадью. Тот, кто не считается с законом, и изгой и господин.

Теперь братья поняли, что за ними неусыпно следят, и решили впредь не разлучаться.

— Вдвоем против беды — что вчетвером.

А по правде говоря, если так считать, их было восемь: два человека да еще две собаки. Так, борясь с невзгодами, всегда начеку, шли навстречу своей судьбе Хулиан и Тощий, Блас и Дружок. На какое время, на сколько дней их хватит?

Предсказания сестер в тот памятный день, когда украли Тощего, не сбылись. Год оказался плохим. А мы уже знаем, что на крестьянском языке, которым мы и пользуемся, плохой год — это год неурожайный. Приходится подтягивать живот, а про того, кому удается поесть досыта, говорят: «Брюхо год обмануло».

В год, о котором идет речь, дождей было мало, и колосья не успели налиться. Зато уж воздуха в закромах хватало, да и пустой соломы на гумне. Крестьяне вглядывались в беспощадную синеву неба и думали о том, где взять семена и как дожить до следующего урожая. Еды стало куда меньше.

Не исполнилось и другое обещание — Антука не получила песика Гвоздичку.

Симон сказал:

— Нечем их кормить, сейчас никто щенков не оставляет.

И когда Ванка ощенилась, он сразу забрал щенков и бросил их в бездонный поток, мчавшийся по ущелью. А Ванка долго выла, глядя в глубину темных стремительных вод.

Все это натворила засуха. Без Тощего было плохо и людям и собакам, но быстрая смена света и тьмы, которую называют временем, скоро принесла беды посерьезней. Вообще-то хорошо быть и человеком и собакой, но только когда есть еда. А что делать Роблесу и другим крестьянам, если живешь впроголодь? Чертыхаться, потуже затягивать цветной пояс да слоняться по печальным полям — больше ничего. В здешних местах привыкли, что щедрый дождь никогда не подводит, и не засеяли земли, которые можно оросить. Да и воды в ущельях было мало, и текла она очень глубоко.

— А что у Мартины? — спросил как-то вечером Симон.

— Там тоже все пропало, — ответил Тимотео. — И еще беда — пришла невестка, она с мужем поссорилась. И не хочет уходить домой…

Разговор угас. Все ели и думали о том, что зерно подходит к концу. Последнюю курицу давно зарезали. За далекими холмами садилось солнце, и огненное небо бросало красные отблески на обреченные поля. Хуана и дочери молчали, хотя новость надо было бы обсудить.

— Эй, Тимотео, бери! Чего сидишь, как мокрая курица? — сказал Симон, протягивая сыну кисет с кокой.

Оба слепили большие шарики. Наступала ночь, но угли в очаге еще слабо светились.

Симон снова заговорил — то ли, чтобы потешить себя, то ли просто, чтобы нарушить печальное, тягостное молчание. Правда, он не виноват в случившемся, а все-таки он привык, что в его доме и животы и амбары всегда полны, и ему было как-то не по себе.

— Значит, с мужем поругалась? Ну и дурень!

Он подождал, но никто не спросил его, почему же тот все-таки дурень.

— Давно-давно, — сказал он, — жил-был один человек. Женился он на вдове, и плохо ему пришлось, бедняге, от этой вдовы. Чуть что, вспомнит она своего покойного мужа и ну плакать: «Ой-ой-ой, ой-ой-ой, до чего же ты нехороший. А какой хороший был мой муж. Ой-ой-ой!» Несчастный из кожи лез, чтобы ублажить жену, и все-таки с покойным не мог сравняться. А жена поплачет-поплачет да все норовит убежать из дому. «Ухожу я, хватит, ухожу». Муж слезами изойдет, пока уговорит ее остаться. Так они и жили. У бедняги уж сил не было. И как-то раз вздумал он попросить совета у царя Соломона. Всем известно, что царь Соломон был мудрым. Он все знал и далеко видел. И вот добрался тот несчастный муж до царя и рассказал ему про свои беды. А царь и говорит: «До чего ж ты глуп!» Тот спрашивает: «Почему, ваше величество?» Царям всегда так говорят. Ну, царь ему объяснил и дал совет: «Ты, мол, не знаешь того, что знает любой погонщик. Пойди-ка на такую-то дорогу и сядь у перекрестка. Там проедет человек на осле. Послушай, что он скажет, и повтори жене». Сказано — сделано. Отправился бедняга на перекресток, уселся на камень и ждет. Видит, едет человек на осле. У самого распутья всадник стал сворачивать в одну сторону, а ослу захотелось в другую. Тогда всадник слез и потащил осла, но только он снова сел верхом, осел повернулся и пошел, куда ему хотелось. Слез человек опять, срезал палку…