Жюль Верн - ТАИНСТВЕННЫЙ ОСТРОВ

– Не такой он человек, чтобы отступить перед ручейком вроде Глицеринового, – возразил Пенкроф. – Стоит ему захотеть, и он разом перемахнет на ту сторону.

– Увидим, – кратко ответил инженер, который все время пристально смотрел в глаза своему больному.

Незнакомца отвели к устью реки Благодарности, и колонисты, пройдя по левому берегу, вышли на плато Дальнего Вида.

Дойдя до того места, где росли первые мощные деревья леса, листья которых слегка колыхались от ветра, незнакомец с наслаждением вдохнул резкий запах, пронизывающий воздух, и глубокий вздох вырвался из его груди.

Колонисты стояли сзади, готовые схватить незнакомца при первой попытке к бегству.

И действительно, бедняга чуть было не бросился в ручей, отделявший его от леса; ноги его на мгновение напряглись, как пружины. Но сейчас же он отошел назад и опустился на землю. Слезы покатились из его глаз.

– О, ты плачешь, – воскликнул Сайрес Смит, – значит, ты снова стал человеком!

Да, несчастный плакал! Какое то воспоминание, несомненно, промелькнуло у него в мозгу, и, говоря словами Сайреса Смита, слезы снова сделали его человеком Колонисты позволили незнакомцу немного побыть на плато и даже несколько отошли, чтобы он чувствовал себя свободнее. Но незнакомец и не думал воспользоваться этой свободой, и Сайрес Смит тотчас решил отвести его обратно в Гранитный Дворец Два дня спустя после этого события незнакомец, по-видимому, почувствовал желание принять участие в жизни колонистов. Он, очевидно, все слышал и понимал, но с каким-то странным упорством отказывался говорить. Однажды вечером Пенкроф, приложив ухо к двери его комнаты, услышал слова:

– Я? Здесь… Нет! Никогда!

Моряк передал слышанное своим товарищам.

– В этом есть какая-то печальная тайна, – сказал Сайрес Смит.

Незнакомец начал пользоваться земледельческими инструментами и работал на огороде. Он часто прерывал свою работу и как бы уходил в себя, но колонисты. по совету инженера, старались не мешать незнакомцу, который, видимо, стремился к уединению. Когда кто-нибудь подходил к нему, он отступал назад, и рыдания волновали его грудь, словно переполненную скорбью.

Не раскаяние ли угнетало незнакомца? Это казалось вероятным, и Гедеон Спилет не удержался однажды от такого замечания:

– Если он не говорит, то потому, что мог бы рассказать что-то слишком важное.

Оставалось вооружиться терпением и ждать. Несколько дней спустя, 3 ноября, незнакомец работал на плато. Вдруг он остановился и выронил из рук лопату. Сайрес Смит, который издали наблюдал за ним, увидел, что из глаз незнакомца снова потекли слезы.

Неизъяснимая жалость охватила инженера. Он подошел к незнакомцу, дотронулся до его руки и сказал:

– Друг мой…

Незнакомец пытался избежать его взгляда. Сайрес Смит хотел взять его за руку, но он быстро попятился.

– Друг мой, – сказал Сайрес Смит более повелительным голосом, – посмотрите на меня. Я так хочу.

Незнакомец посмотрел на инженера и, казалось, испытывал на себе его влияние, как усыпляемый испытывает влияние магнетизера. Он хотел бежать, но вдруг его лицо преобразилось, глаза засверкали. Какие-то слова вырывались из его уст. Он не мог больше себя сдерживать. Наконец он скрестил руки на груди и спросил глухим голосом:

– Кто вы такие?

– Потерпевшие кораблекрушение, как и вы, – ответил инженер с глубоким волнением. – Мы привезли вас сюда, к вашим ближним. – Мои ближние!… У меня их нет!

– Вы находитесь среди друзей.

– Друзья – у меня?… Друзья?… – вскричал незнакомец, закрывая лицо руками. – Нет, никогда… Оставьте меня! Оставьте!…

Он побежал к краю плато, которое возвышалось над морем, и долго стоял там неподвижно.

Сайрес Смит вернулся к товарищам и рассказал им о том, что случилось.

– Да, в жизни этого человека есть какая-то тайна, – сказал Гедеон Спилет. – По-видимому, он вернулся в мир людей лишь путем раскаяния.

– Уж не знаю, что это за человека мы привезли с собой, – сказал Пенкроф. – У него есть какие-то тайны…

– …которые мы должны уважать, – с живостью сказал Сайрес Смит. Если он и совершил преступление, то вполне искупил его, и в наших глазах он невиновен.

Незнакомец простоял часа два на берегу, видимо, переживая в мыслях все свое прошлое – вероятно, мрачное прошлое, – и колонисты, не теряя несчастного из виду, старались не нарушать его одиночества.

Однако через два часа он, по-видимому, принял решение и подошел к Сайресу Смиту. Глаза его были красны от пролитых слез, но он больше не плакал. Лицо его было проникнуто глубоким смирением. Казалось, он чего-то боится, стыдится, будто хочет сделаться как можно меньше. Глаза его были все время устремлены в землю.

– Вы и ваши товарищи – англичане, сударь? – спросил он Сайреса Смита.

– Нет, мы американцы, – ответил инженер.

– Вот как! – произнес незнакомец и тихо добавил:

– Это уже лучше.

– А вы, мой друг? – спросил инженер.

– Англичанин, – поспешно ответил незнакомец. Ему, казалось, было нелегко выговорить эти несколько слов. Он удалился и в великом волнении пошел по берегу от водопада до устья реки Благодарности.

Проходя мимо Харберта, он спросил сдавленным голосом:

– Какой месяц?

– Ноябрь, – ответил Харберт.

– Какой год?

– 1866-й.

– Двенадцать лет! Двенадцать лет! – воскликнул незнакомец и быстро удалился.

Харберт рассказал колонистам о вопросах незнакомца и о своих ответах.

– Этот несчастный потерял счет годам и месяцам, – заметил Гедеон Спилет.

– Да, – сказал Харберт. – Прежде чем мы его нашли, он пробыл на острове целых двенадцать лет.

– Двенадцать лет! – повторил Сайрес Смит. – Да, двенадцать лет уединения, быть может, после преступной жизни, могут повредить человеку рассудок.

– Я склонен думать, – сказал Пенкроф, – что этот человек попал на остров Табор не в результате кораблекрушения, а что его оставили там в наказание за какой-то проступок.

– Вы, вероятно, правы, Пенкроф, – сказал журналист. – Если это так, то вполне возможно, что те, кто его там оставил, когда-нибудь вернутся за ним.

– И не найдут его, – сказал Харберт.

– Но, в таком случае, – сказал Пенкроф, – надо вернуться на остров и…

– Друзья мои, – сказал Сайрес Смит, – не будем обсуждать этот вопрос, пока не узнаем, как обстоит дело. Мне кажется, что несчастный сильно страдал, что он искупил свое преступление, в чем бы оно ни заключалось, и что его мучит потребность излить свою душу. Не следует вызывать его на откровенность. Он сам, наверное, все нам расскажет, и когда мы узнаем его историю, то увидим, что следует предпринять. К тому же только он и может нам сообщить, сохраняет ли он более чем надежду – уверенность когда-нибудь вернуться на родину. Но я сомневаюсь в этом.