Эдвард Бульвер-Литтон - Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена

– Нет, – сказал я, делая вид, будто совершенно удовлетворен. – Это совсем не то. Я ошибся. Прощайте, я не думал, что уже так поздно. Стало быть, в воскресенье, мистер Торнтон, au plaisir! [357]

«До чего хитер, проклятый пес! – подумал я, уходя. – Однако on peut être trop fin [358]. Я его перехитрю!»

Самый верный способ одурачить кого-либо – это внушить намеченной вами жертве, что она сама вас обманывает.

На другой день мне принесли записку, посланную по моему бывшему адресу, в Hôtel de Paris [360]. Она была от Торнтона и гласила:

«Дорогой сэр.

К моему величайшему сожалению, одно сугубо важное дело лишает меня удовольствия видеть вас у себя в будущее воскресенье. Надеюсь, в другой раз мне больше посчастливится. Я очень хотел бы при первой возможности познакомить вас с моими друзьями на улице Гретри, ведь я всегда рад оказать услугу соотечественнику. Я уверен – если вы разок побываете там, вам у них так понравится, что вы зачастите к ним. Аппетит приходит во время еды. Итак, прошу вас принять мои многократные извинения, и остаюсь, дорогой сэр,

ваш покорнейший слуга

Томас Торнтон.

Улица Сент-Доминик,

пятница утром».

Это письмо навело меня на долгие и многообразные размышления. Что могло побудить такого прожженного плута, как мистер Торнтон, отложить по собственному почину столь выгодное дельце и не ощипать поскорее наивного юнца, которого он имел все основания считать пойманным в свои сети. Очевидно, он сейчас менее страстно, чем раньше, жаждал продолжить знакомство со мной – иначе он не отменил бы так бесцеремонно своего приглашения, даже не назначив дня новой встречи. Что же заставило его изменить свои первоначальные намерения относительно меня? Ведь если Винсент правильно охарактеризовал его, то естественно было предположить, что он стремится извлечь выгоду из знакомства со мной и поэтому в своих же кровных интересах будет стараться сойтись со мной поближе.

Одно из двух, решил я: либо теперь ему не так уж нужно обобрать меня, либо он разуверился в том, что это возможно. Однако оба эти предположения были неправдоподобны. Маловероятно, чтобы Том Торнтон вдруг стал честным человеком или вдруг разбогател; с другой стороны, я отнюдь не дал ему повода предположить, будто я хоть малость осмотрительнее, чем кто-либо из тех, кого он обирал на своем веку. Напротив – усердие, с которым я, искусно притворяясь, домогался знакомства с ним, не свидетельствовало о знании света. Чем дольше я думал, тем сильнее бы недоумевал, не догадайся я, наконец, объяснить то, что он пошел на попятный, его близостью к незнакомцу, которого он именовал Уорбертоном. Правда, никаких причин для этой догадки я не имел; это было ни на чем не основанное предположение, мой разум отвергал его, и все же, неизвестно почему, я не мог от него отделаться.

«Надо это выяснить», – сказал я себе наконец и, закутавшись в плащ, так как день выдался морозный, направился к Торнтону; я сам себе не мог объяснить глубокого интереса, который во мне возбуждало все, что было связано с так называемым Уорбертоном или могло пролить хоть какой-нибудь свет на его личность. Его поведение в игорном доме; его беседа с женщиной в Ботаническом саду; то странное обстоятельство, что человек столь аристократической наружности общается с Торнтоном и появляется исключительно в столь дурном обществе и в столь неприглядной обстановке, – все это не могло бы, однако, в такой мере завладеть моими мыслями, если бы не какие-то туманные воспоминания, какие-то неопределенные ассоциации, непрестанно тревожившие меня, и когда я его видел и когда, не встречая его на своем пути, думал о нем.

Погруженный в эти размышления, я медленно шел по Новому мосту; меня опередил тот самый незнакомец, за которым Уорбертон так напряженно наблюдал в игорном доме, и я тотчас отождествил его с человеком по имени Тиррел, о котором шла речь в беседе, услышанной мною в Ботаническом саду. Заострившиеся черты смуглого лица говорили о крайнем изнурении. Он шел, не замечая ничего вокруг, не глядя ни вправо, ни влево, с тем задумчивым, рассеянным видом, который всегда отличает людей, одержимых одной всепоглощающей, опустошительной страстью.

Как только мы очутились на другом берегу Сены, я увидел неподалеку ту самую женщину, которая была тогда в Ботаническом саду. Тиррел (как я вскоре узнал, это действительно был он) вздрогнул, когда она подошла к нему, и недовольным тоном спросил, где она пропадала. Я остановился в нескольких шагах от них и поэтому отлично мог ее разглядеть. На вид ей было лет двадцать восемь, если не все тридцать. Черты ее лица, на мой взгляд, правда, слишком резкие и крупные, подлинно были прекрасны; светлые глаза глубоко запали, бледный, прозрачный цвет лица свидетельствовал о слабости здоровья.

В общем выражение ее лица, хотя и решительное, отнюдь не было неприятно, а улыбка, заигравшая на нем, когда она отвечала на грубоватое приветствие Тиррела, придала ему на миг изумительную красоту.

– Где я пропадала? – молвила она в ответ на его сердитый вопрос. – Ходила посмотреть новую церковь; все говорили, что уж очень она superbe [361].

– Сдается мне, – ответил мужчина, – что в нашем положении такие зрелища не могут доставить удовольствия.

– Почему же, Тиррел? – спросила женщина; она тем временем взяла его под руку, и они медленно пошли дальше, а я следовал в нескольких шагах позади. – Сейчас мы ведь богачи по сравнению с тем, что было, а если ты снова примешься за игру, твои двести фунтов легко могут превратиться в крупное состояние. Проигрыши научили тебя многому, и теперь ты сможешь извлечь большую пользу из своей ловкости.

Тиррел не дал ей прямого ответа; казалось, он спорит с самим собой.

– Двести фунтов – из них двадцать уже прожиты! Еще несколько месяцев – и ничего не останется! Что это, как не краткая передышка накануне голодной смерти? Но если только мне повезет, эти деньги могут стать основой богатства.

– А почему бы и нет? Многие разбогатели, начав с еще меньшей суммы, – сказала женщина.

– Верно, Маргарет, – согласился игрок, – и даже если не повезет, мы этим только ускорим на месяц или два неизбежную развязку – лучше мгновенная гибель, нежели медленная пытка.

– А что, если ты попытаешь счастья в какой-нибудь другой игре, где ты более опытен, или где шансов на выигрыш больше, чем в rouge et noir? – спросила женщина. – Разве ты не мог бы сорвать солидный куш с этого высокого, красивого мужчины, о котором Торнтон говорит, что он несметно богат?

– Эх! если б это было возможно, – со вздохом, задумчиво сказал Тиррел. – Торнтон уверяет, что выиграл у него тысячи и что эти деньги для такого богача, при его доходах, капля в море. Торнтон добродушный, беспечный, простой парень – он, пожалуй, согласится уделить мне часть добычи; но в какую игру лучше всего вовлечь этого богача?