Эдвард Бульвер-Литтон - Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена

Винсент замолчал.

– Благодарю вас, милорд, – сказала леди Розвил, взяв мисс Гленвил под руку и встав с кресла. – Раз в жизни вы соблаговолили сообщить нам ваше собственное мнение, а не чужое! Вы почти не приводили цитат!

– Пусть так, – сказал Винсент. —

Хотя по тону этих записок меня, пожалуй, могут счесть бессердечным и суетным, я все же с полным убеждением могу сказать, что вечер моего первого знакомства с мисс Гленвил был одним из самых прекрасных во всей моей молодости. Я вернулся домой опьяненный чистейшей радостью, которая придала моей жизни новый смысл и новую прелесть. Казалось, эти мигом пролетевшие два часа изменили весь строй моих чувств и мыслей.

Мисс Гленвил ничем не походила на героиню – я ненавижу героинь. В ней не было ни «милой непринужденности», ни «спокойного достоинства», ни (избави боже!) «английской грации», столь восторженно восхваляемых некоторыми писателями. Благодарение небу – она была живым существом. Была очень умна, но вместе с тем шаловлива как ребенок: мыслила чрезвычайно здраво – но была кротка, словно газель. Когда она смеялась, ее лицо, губы, глаза, лоб, щеки – все светилось веселостью. «Казалось, рай отверст в ее чертах»; когда была сосредоточена, эта сосредоточенность была столь прекрасна, возвышенна, но вместе с тем чарующе мила, что, будь у вас хоть крупица воображения, вы могли, глядя на нее, вообразить, что она – ангел нового, неведомого сонма, в котором херувимы – духи любви, слиты с серафимами – духами познания. В обществе она была, пожалуй, не так молчалива, как это соответствовало бы моему личному вкусу; но в разговоре она высказывала восхитительные мысли голосом столь мелодичным, что я жестоко огорчался, когда она замолкала. Казалось, нечто несказанно прекрасное не было выражено до конца.

Но пока довольно об этом. На другое утро после этой встречи у леди Розвил я лениво перелистывал какие-то старые книги, как вдруг вошел Винсент. Я сразу заметил, что лицо у него разгоряченное, а глаза необычайно блестят. Удостоверясь, что мы одни в комнате, он вплотную придвинул свое кресло к моему и вполголоса сказал:

– Пелэм, я хочу обсудить с вами очень важное дело, которое давно уже меня занимает; но умоляю вас, отбросьте на сей раз ваше обычное легкомыслие и – простите мне это выражение – аффектацию, выкажите ту искренность, то прямодушие, которые составляют сущность вашего характера.

– Дорогой лорд Винсент, – ответил я, – ваши слова так многозначительны и торжественны, что даже сквозь искуснейше подложенный ватой сюртук работы N. они проникли в мое сердце. Разрешите мне позвонить, чтобы велеть слуге привести моего пуделя и подать мне одеколон, и я выслушаю вас так, как вы этого желаете – всю вашу речь, от альфы до омеги.

Винсент закусил губу – но я все же позвонил слуге; когда приказания были исполнены, я, удобно усевшись вместе с пуделем на кушетке, изъявил полную готовность выслушать его.

– Дорогой друг, – так он начал, – я много раз наблюдал, что, при всей вашей любви к развлечениям, ваши мысли всегда обращены на более высокие, более значительные предметы, и я тем выше ценю ваше дарование и тем более уверен в вашем будущем, что вы не выставляете напоказ первое и, по-видимому, мало тревожитесь о втором —

Я также заметил, что в последнее время вы часто бывали у лорда Доутона, и даже слыхал, что вы дважды беседовали с ним запершись. Всем известно, что это лицо лелеет надежду привести оппозицию на grata arva [600]скамей Казначейства; и несмотря на то, что виги в течение ряда лет не были у власти, некоторые люди с уверенностью предсказывают возможность союза между ними и мистером Гаскеллом, основные принципы которого, это тоже говорят, они постепенно усвоили.

Винсент на минуту замолчал и взглянул мне прямо в лицо. Я ответил столь же пытливым взглядом. Он потупился и продолжал:

– Теперь – слушайте внимательно, Пелэм: этот союз невозможен. Вы улыбаетесь, а я в этом уверен. Я поставил себе целью создать третью партию; быть может, пока обе большие секты «судьбы неведомую волю пытаются предречь», внезапно появится третья «и будет ей дано произнести решенье». Скажите, что вы не считаете невозможным присоединиться к нам, и я буду говорить с вами более откровенно.

Я выждал минуты три, прежде чем ответить. Затем я сказал:

– Сердечно вам признателен за ваше предложение. Назовите мне имена каких-либо двух членов вашей партии – тогда я вам отвечу.

– Лорд Линкольн и лорд Лесборо.

– Как! – воскликнул я. – Виг, заявивший в палате лордов, что как бы страшны ни были бедствия народа – никогда они не будут облегчены за счет какой-либо из деспотических привилегий аристократии! Ну его! Я не хочу иметь с ним дело! Что касается Лесборо – он дурак и хвастун, упорно раздувающий собственное тщеславие самыми мощными ораторскими мехами, когда-либо созданными из воздуха и меди, чтобы вызывать шум и дым, значение коих, право, столь ничтожно! Ну его! С ним я тоже не хочу иметь дело!

– Вы правильно оцениваете моих confrères [601], – ответил Винсент, – но нам приходится ради благих целей пользоваться плохими орудиями.

– Нет, нет! – возразил я. – Самый обыкновенный плотник скажет вам как раз обратное!

Винсент подозрительно взглянул на меня и сказал:

– Послушайте! Я отлично знаю, что вы больше, чем кто-либо, жаждете достичь высокого положения, власти и славы. Вы это признаете?

– Признаю, – ответил я.

– А тогда – примкните к нам! Я немедленно устрою вам место в Палате общин, а если мы победим, вы первый получите назначение, притом самое лучшее, какое только я смогу вам дать. «Так вот, какой король? Ответь, прохвост, иль сгибнешь!» [602]

– Я отвечу вам словами того самого достойного автора, которого вы сейчас процитировали, – сказал я. – К черту твою должность [603]! Известно ли вам, Винсент, что у меня, хоть это, пожалуй, и покажется вам странным, есть нечто, именуемое совестью? Правда, иногда я забываю о ней; но если б я стал политическим деятелем, другие памятливые люди очень скоро напомнили бы мне о ее существовании. Вашу партию я хорошо знаю, и, простите меня, я не могу вообразить себе партию более вредоносную для нашей страны, более омерзительную для меня. И я решительно заявляю вам, что скорее согласился бы кормить своего пуделя требухой и печенкой, вместо сливок и фрикасе, чем стать орудием в руках таких людей, как Линкольн и Лесборо; эти люди без конца болтают и ничего не делают; полное незнание основ законодательства они сочетают с полным равнодушием ко всему, что касается благополучия народа; они расточают «мудрые изречения» минувших дней и не могут привести ни одного довода, пригодного для нашего времени; сами стремятся возвыситься и безжалостно топчут тех, кто стоит ниже их; и те способности, которые вы любезно изволите мне приписывать, они ценили бы не выше, чем охотник ценит хорька, который, повинуясь его прихоти, залезает в нору и там душит зверюшек ему на потеху. Ваша партия недолго продержится.