Эдвард Бульвер-Литтон - Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена

– Как! До чего ж крепко ты спишь, Эндимион! Что нашептала тебе луна? Я ревную, пора проснуться.

И он нагнулся, чтобы поднять тело.

Забыв про свою слабость, египтянин выскочил из укрытия, сильным ударом сбил Главка с ног, так что тот упал на труп христианина, и закричал во всю силу своих легких:

– Эй, люди! Помогите! Сюда, сюда! Убийство, убийство возле самой святыни! Помогите, держите убийцу!

И он наступил на грудь Главка. Но это была напрасная предосторожность: под действием зелья, оглушенный падением, грек лежал неподвижно и только иногда бессвязно бредил.

Арбак все кричал, призывая на помощь, и, быть может, какое-то раскаяние, какие-то угрызения совести – ибо, несмотря на свои преступления, он еще не утратил всех человеческих чувств – закрались в его душу; беспомощность Главка, его бессвязные речи, его поврежденный ум произвели на египтянина даже большее впечатление, чем смерть Апекида, и он сказал чуть слышно:

– Бедная плоть! Бедный рассудок! Где же теперь душа этого юноши? Я мог бы пощадить тебя, мой соперник, бывший соперник, но судьба моя должна свершиться, я должен пожертвовать тобой ради своего спасения.

И, чтобы заглушить голос совести, он закричал еще громче, выхватил стиль из-за пояса у Главка, испачкал его в крови убитого и бросил рядом на землю.

Тут, тяжело дыша, подбежали несколько человек и окружили их. У некоторых были факелы, ненужные в эту лунную ночь; кроваво-красные, они зловеще сверкали, трепеща на фоне темных деревьев.

– Поднимите труп, – сказал египтянин, – и хорошенько стерегите убийцу.

Они подняли тело и в ужасе, в священном негодовании узнали жреца своей обожаемой Исиды; но еще больше, пожалуй, поразились они, когда увидели, что убийца – блестящий и всеми любимый афинянин.

– Главк! – в один голос вскричали они. – Возможно ли?

– Я скорей поверил бы, что сам египтянин сделал это, – шепнул один своему соседу.

Но вот сквозь растущую толпу властно протиснулся центурион [169].

– Как! Пролита кровь! Кто убийца?

Зрители указали на Главка.

– Он? Клянусь Марсом, он скорее похож на жертву. Кто его обвиняет?

– Я, – сказал Арбак, надменно выступая вперед, и драгоценные камни, украшавшие его одежду, сверкнув перед глазами центуриона, сразу убедили этого достойного воина в надежности свидетеля.

– Прости меня… Как твое имя? – спросил он.

– Арбак. Меня хорошо знают в Помпеях. Проходя через рощу, я увидел этого грека и жреца – они о чем-то разговаривали. Меня удивили порывистые движения грека, его нелепые жесты и громкий голос. Мне показалось, что он или пьян, или сошел с ума. Вдруг он занес стиль. Я бросился к нему, но не успел остановить удар. Он дважды пронзил свою жертву, потом наклонился над ней, и тут я в ярости и негодовании сбил его с ног. Он не сопротивлялся, и это еще больше убеждает меня, что он был не в своем уме, когда совершил преступление, потому что я только недавно оправился после болезни и мой удар был слаб, а Главк, как видишь, молод и силен.

– Он открыл глаза, шевелит губами, – сказал центурион. – Говори, арестованный, что можешь ты ответить на обвинение?

– Обвинение? Ха-ха! Это ловко: когда старая ведьма напустила на меня змею и Геката стояла рядом, ухмыляясь от уха до уха, что мне было делать? Но я болен, мне дурно, змея ужалила меня. Отнесите меня в постель и пошлите за лекарем. Сам старик Асклепий [170]придет ко мне, если вы скажете ему, что я грек. О, пощадите, пощадите, я горю! Мозг горит! – и с душераздирающим стоном афинянин снова упал.

– Бредит, – сказал центурион с жалостью. – Он потерял рассудок и в безумии убил жреца. Кто-нибудь видел его сегодня?

– Я видел его утром, – сказал один из толпы. – Он проходил мимо моей лавки и поздоровался со мной. Он казался здоровым и в своем уме не хуже любого из нас.

– А я видел его полчаса назад, – сказал другой. – Он шел по улице и что-то бормотал, странно размахивая руками, – точь-в-точь как говорил египтянин.

– Показания подтверждаются. Видимо, это правда. Во всяком случае, нужно отвести обвиняемого к претору А жаль, он так молод и богат! Но преступление ужасно: убить жреца Исиды, да еще в священном облачении, возле нашей самой древней часовни!

Эти слова заставили толпу осознать весь ужас совершившегося кощунства. Все содрогнулись в благочестивом страхе.

– Неудивительно, что земля тряслась, если она носит такое чудовище! – сказал один.

– За решетку его, за решетку! – закричала толпа.

А один голос, пронзительный и радостный, перекрыл все остальные:

– Зверям теперь не нужен гладиатор! Эй, эй! Веселья сладок зов!

Это был голос молодой женщины, которая недавно разговаривала с Медоном.

– Правда, правда, ведь скоро игры! – закричали несколько человек, и при этой мысли всякая жалость к обвиняемому исчезла.

Молодой и красивый, он как нельзя более подходил для арены.

– Найдите какие-нибудь доски или носилки для убитого, – сказал Арбак. – Жреца Исиды нельзя нести в храм на руках непосвященных, точно мертвого гладиатора.

Труп Апекида почтительно положили на землю, лицом вверх, и несколько человек отправились на поиски досок, чтобы отнести тело, не прикасаясь к нему.

В этот миг толпа заколыхалась, чья-то высокая фигура протиснулась сквозь нее, и перед египтянином встал Олинф. Сначала он с невыразимой печалью и ужасом взглянул на окровавленную грудь и лицо, на котором застыла мука смерти.

– Убиенный! – сказал он. – Любовь к богу привела тебя сюда. Они узнали про твою благородную цель и смертью твоей отвратили свой позор.

Тут он резко обернулся, и глаза его остановились на надменном египтянине.

Он даже слегка вздрогнул, его лицо выразило отвращение и ужас перед этим страшным злодеем. Христианин смотрел на Арбака, как птица на василиска, – долго и безмолвно. Но потом, поборов невольный испуг, Олинф протянул правую руку и громко сказал:

– Апекид убит! Где же убийца? Выходи, египтянин! Именем бога живого я говорю: «Ты тот человек» [171].

На смуглом лице Арбака промелькнула едва заметная тревога, которая тут же сменилась негодованием и презрением, когда зрители, на миг остолбенев от этих смелых и решительных слов, стали подступать все ближе к двум людям, которые были в центре внимания.

– Я знаю, кто меня обвиняет, – гордо сказал Арбак. – Нетрудно догадаться, почему он возводит на меня клевету. Граждане Помпей, знайте, что этот человек – самый рьяный назареян, или христиан, не знаю, как они там называются! Неудивительно, что он в своей злобе смеет обвинять египтянина в убийстве жреца египетской богини.

– Знаем его! Знаем этого пса! – кричали в толпе. – Это Олинф, христианин или, вернее, безбожник! Он не признает богов!

– Тише, братья, – сказал Олинф с достоинством. – Убитый жрец перед смертью принял христианскую веру, – он раскрыл мне темные дела этого египтянина и лживость оракулов Исиды. Он готовился заявить об этом во всеуслышание. Этот юноша – чужеземец, он никому не причинил зла, у него не было врагов. Кто мог пролить его кровь, как не человек, который боялся его свидетельства? Это египтянин Арбак!..