Эдвард Бульвер-Литтон - Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена

Эдитор, помолчав, объявил, что, поскольку Нигер ранен и не может снова выйти на арену, Лидон займет место убитого Непима и будет сражаться с Эвмолпом.

– Но если ты, Лидон, – добавил он, – не хочешь биться с этим римлянином, уже показавшим свою храбрость, то можешь отказаться. Эвмолп не был назначен тебе в противники. Решай, можешь ли ты с ним соперничать. Если ты будешь побежден, тебя ждет славная смерть, а если победишь, я из своих средств удваиваю награду.

Со скамей раздались одобрительные крики. Лидон, стоя на арене, окинул взглядом амфитеатр; высоко на верху он увидел бледное лицо отца. Мгновение он колебался. Нет! Победы на цестах было мало – он еще не завоевал награды, его отец еще раб!

– Благородный эдил, – сказал он твердо, – я готов сражаться. Я хочу поддержать честь нашего города – воспитанник нашего славного ланисты должен помериться силами с этим римлянином.

Зрители закричали еще громче.

– Ставлю четыре против одного, Лидон будет побежден, – сказал Клодий Лепиду.

– Не согласен даже на двадцать против одного: ведь Эвмолп настоящий Ахилл, а этот несчастный всего только новичок.

Эвмолп с усмешкой посмотрел на Лидона, едва слышно вздохнув при этом, – он пожалел противника, но, привычный к сражениям, тут же ожесточился.

И теперь, готовые к последнему поединку, после которого на арену должны были выйти звери, оба гладиатора, опустив забрала и обнажив мечи, встали друг против друга.

В этот миг один из служителей подал претору запечатанную табличку. Претор распечатал ее, прочел, и на лице его отразилось недоумение. Он снова перечитал письмо и, пробормотав: «Это невозможно! Должно быть, он пьян с утра, если мог такое выдумать!» – небрежно отложил табличку и снова внимательно стал следить за поединком.

Зрители затаили дыхание. Эвмолп им нравился, но мужество Лидона и гордые слова о чести помпейского ланисты высоко подняли его в их глазах.

– Эй, старик! – сказал Медону его сосед. – Твоему сыну трудненько тягаться с этим римлянином! Но не робей – эдитор не даст его убить, да и публика тоже: ведь он такой храбрец. А! Вот славный удар. Но он ловко увернулся, клянусь Поллуксом! Давай, давай, Лидон! Они остановились перевести дух. Что ты там бормочешь, старик?

– Молитвы, – отвечал Медон с надеждой; теперь он был спокойнее.

– Молитвы – что за вздор. Прошло то время, когда боги уносили людей с поля битвы, закутав в облако. О Юпитер, какой удар! Сбоку, он заходит сбоку, берегись, Лидон!

Зрители вздрогнули. Получив сильный удар по голове, Лидон упал на колени.

– Готов! – крикнул пронзительный женский голос.

Это был голос той молодой женщины, которая так жаждала, чтобы звери растерзали какого-нибудь преступника.

– Молчи, глупая! – сказала жена Пансы. – Он не ранен!

– А жаль, это досадило бы старому ворчуну Медону, – пробормотала девушка.

Лидон, который до сих пор защищался с большим искусством и храбростью, начал слабеть под яростными ударами опытного римлянина; его рука отяжелела, глаза помутились, он дышал тяжело и с трудом. Противники на мгновение остановились перевести дух.

– Юноша, – сказал ему Эвмолп тихо, – сдайся. Я легко раню тебя, а ты опусти оружие. Эдитор и зрители на твоей стороне, ты с честью выйдешь из боя и сохранишь жизнь.

– А мой отец останется рабом! – пробормотал Лидон. – Нет! Я умру или добуду ему свободу.

Понимая, что силы неравны и все зависит теперь от внезапного и отчаянного натиска, Лидон яростно бросился на Эвмолпа. Римлянин осторожно отступил, Лидон снова бросился вперед, но Эвмолп увернулся, меч скользнул по его доспехам, и в тот миг, когда грудь Лидона была открыта, римлянин вонзил меч между щитками панциря. Он не хотел нанести глубокую рану, но Лидон, ослабевший и измученный, сам упал вперед; острие вонзалось в его тело все глубже. Эвмолп выдернул меч. Лидон попытался выпрямиться, выронил меч, с размаху ударил гладиатора безоружной рукой и упал ничком на арену. Зрители и эдитор все, как один, подали знак пощады. Служители подбежали к Лидону и сняли с него шлем. Он еще дышал; его яростный взгляд обратился к врагу. Ремесло гладиатора уже наложило на него свой отпечаток и ненависть застыла на этом лице, омраченном тенью смерти. Потом с судорожным стоном, вздрогнув, он поднял глаза кверху. Они остановились не на лице эдитора и не на лицах зрителей, пощадивших его. Он их не видел – его словно окружала огромная пустота. Только бледное, искаженное страданием лицо он узнал, один горестный крик услышал среди гула толпы. Свирепость исчезла с его лица: мягкое и нежное выражение сыновней любви осветило его черты, потом и оно помутнело, стерлось. Вдруг его лицо стало ожесточенным и твердым, как раньше. Он уронил голову на песок.

– Унесите его, – сказал эдил. – Он исполнил свой долг.

Служители унесли Лидона в сполиарий.

– Вот всегдашний удел славы! – пробормотал Арбак, и взгляд, которым он окинул амфитеатр, был полон такого презрения, что у всякого, кто встречался с этим взглядом, перехватывало дыхание и одно чувство заглушало все остальные – суеверный страх.

Снова забили благовонные фонтаны; служители посыпали арену свежим песком.

– Выпустите льва и приведите афинянина Главка, – сказал эдитор.

И в амфитеатре воцарилась мертвая тишина. Все замерли в напряженном ожидании, охваченные глубочайшим ужасом, который, странное дело, был приятен этим людям!

Трижды просыпался Саллюстий в то утро и всякий раз, вспомнив, что сегодня его друг должен умереть, снова с глубоким вздохом впадал в целительный сон. Единственной его целью в жизни было оградить себя от неприятностей, а если это было невозможно, он, по крайней мере, старался забыться.

Наконец он приподнялся, и, как всегда, увидел у своего ложа любимого вольноотпущенника. Саллюстий, у которого была благородная страсть к изящной словесности, привык по утрам читать час-другой, прежде чем встать.

– Сегодня не надо чтения! Не надо Тибулла! Не надо Пиндара! Пиндар! Увы! Одно его имя напоминает мне про игры – ведь их унаследовала наша жестокая арена. Там уже началось?

– Давно, Саллюстий! Разве ты не слышал звуки труб и топот толпы?

– Да, да, но благодарение богам, я дремал, и стоило мне перевернуться на другой бок, как я снова уснул.

– Гладиаторы, наверно, давно уже на арене.

– Бедняги! Никто из моих рабов туда не пошел?

– Конечно, нет: ведь ты им строго запретил.

– Хорошо. Скорей бы кончился день! А что это за письмо вон там, на столе?

– Это? А, его принесли тебе поздно ночью, когда ты был слишком… слишком…

– …пьян, чтобы его прочесть? Неважно, оно наверняка не срочное.

– Распечатать его, Саллюстий?