Энтони Троллоп - Марион Фай

— Очень, очень рад, что имел удовольствие видеть вас здесь, — начал хозяин. Роден на это только поклонился.

— Я не имею удовольствия лично знать вашего дядю, но в Европе нет человека, которого я бы больше уважал.

Роден снова поклонился.

— Все подробности этого вашего романа мне известны через д'Осси. Вы знаете д'Осси? — Роден объявил, что не имеет чести знать итальянского посланника.

— А, ну, конечно, вам надо познакомиться с д'Осси. Не стану обсуждать, соотечественник ли он вам или нет, но познакомиться вам с ним надо. Он — большой приятель вашего дяди.

— Я только благодаря случаю познакомился с дядей и даже узнал, что он мне дядя.

— Совершенно верно. Но случай последовал, а результат, к счастью, остается. Несомненно, вам придется принять свою фамилию.

— Я сохраню то имя, которое ношу, лорд Персифлаж.

— Вы убедитесь, что это совершенно невозможно. Королева этого не допустит. — При этих словах Роден широко раскрыл глаза, но министр иностранных дел посмотрел на него в упор, точно желая его уверить, что хотя он прежде ни о чем подобном никогда не слыхал, это тем не менее правда. — Конечно, дело не обойдется без затруднений. В настоящую минуту я не сумел бы посоветовать, как это следует обделать. Может быть, вам лучше было бы подождать, пока ее величество выразит желание принять вас как герцога ди-Кринола. Раз она это сделает, вам не останется другого выбора.

— Не останется выбора относительно собственного имени?

— Ни малейшего. В настоящую минуту я, в значительной степени, думаю о благе моей родственницы, лэди Франсес. Придется что-нибудь устроить. Пока я еще не совсем ясно различаю путь, но, без сомнения, что-нибудь устроится. Герцог ди-Кринола, я уверен, найдет себе приличное занятие.

Тут он позвонил в маленький колокольчик, и Вивиан, личный секретарь, вошел в комнату. Вивиан и Роден были знакомы, они обменялись несколькими любезными словами; но Роден был вынужден расстаться с лордом без дальнейших протестов относительно предполагаемых желаний ее величества.

Часов около пяти его пригласили в собственную, маленькую гостиную лэди Персифлаж.

— Не правда ли, я была к вам очень добра? — спросила она, смеясь.

— Действительно, очень добры. Что могло быть любезнее как пригласить меня сюда, в замок?

— Это я сделала для Фанни. Но сказала ли я вам хоть слово о вашем ужасном имени?

— Не говорили; сделайте милость, лэди Персифлаж, будьте добры до конца.

— Да, — сказала она, — я буду добра до конца, при всех. Я ни слова не говорила об этом даже Фанни. Фанни — ангел.

— Я с вами согласен.

— Это само собой разумеется. Но даже ангел не откажется от общественного положения, принадлежащего ему по праву. Вы не должны позволять себе предполагать, чтобы даже Фанни Траффорд была равнодушна к титулам. Есть жертвы, которых мужчина может ожидать от девушки, но есть жертвы, которых ожидать нельзя, как бы она влюблена ни была. Фанни Траффорд должна сделаться герцогиней ди-Кринола.

— Боюсь, что этого я не в состоянии для нее сделать.

— Дорогой мой мистер Роден, это должно быть. Я не могу позволить вам уехать отсюда, не объяснив вам, что, как жених, вы не можете отказаться от своего титула. Если б вы намеревались остаться холостяком, я не берусь решить, как далеко могли бы завести вас ваши своеобразные понятия, но так как вы намерены жениться, то и у нее будут свои права. Предоставляю вам судить, честно ли было бы с вашей стороны просить ее отказаться от намерения, которого она будет вправе ожидать от вас. Подумайте об этом, мистер Роден. Теперь я вас более на этот счет беспокоить не буду.

Более об этом не было речи в замке Готбой. На другой день он возвратился в почтамт.

Около половины апреля лорд и лэди Кинсбёри приехали в Лондон. Изо дня в день, неделю за неделей, маркиз объявлял, что никогда более не будет в силах выйти из своей комнаты и собирался умирать немедленно, пока окружающие его не начали думать, что он вовсе не умрет. Его, однако, наконец убедили, что он может во всяком случае так же удобно умереть в Лондоне, как в Траффорде, а потому он и позволил перевезти себя в Парк-Лэн. Состояние его здоровья, конечно, послужило предлогом этого передвижения. Говорили, что в это именно время года ему полезнее будет быть поближе к своему лондонскому доктору. Маркиз поверил этому. Когда мужчина болен, для него нет ничего важнее его болезни. Но вопрос, не побудила ли маркизу тревога ее из-за прочих дел семьи, убедить мужа. Маркиз дал условное согласие на брак дочери. Фанни разрешено было выйти за герцога ди-Кринола. Разрешение это дано было без всякого прямого намека на денежный вопрос, но в нем несомненно проглядывало обещание со стороны отца невесты обеспечить им некоторый доход. Чем же им иначе жить? Письмо к лэди Франсес было написано ее мачехой, под диктовку маркиза. Но продиктованные слова не были занесены на бумагу без всяких изменений. Отец желал быть мягким и ласковым, просто выражая удовольствие по поводу того, что поклонник его дочери оказывается герцогом ди-Кринола. Из этого маркиза сделала договор. Жених будет принят в качестве жениха, под условием, что примет имя и титул. Сестра ее, лэди Персифлаж, дала ей понять, что ей бы следовало пригласить молодого человека в Траффорд. Она нашла, что удобнее будет принять его в Лондоне. Лэди Франсес приедет к ним в Парк-Лэн и тогда молодой человек получит приглашение. Маркиза будет просить в себе «герцога Ди-Кринола». Ничто в мире не заставит ее написать имя Родена.

Гэмпстед в это время жил в Гендоне; сестра оставалась у него, пока маркиза не переехала в город, но он ни с кем, за исключением Джорджа Родена, часто не видался. Со времени возвращения Родена из Италии, ему, без слов, было разрешено посещать Гендон-Голл. Лэди Франсес писала отцу в ответ на письмо, писанное маркизой от его имени, и объявила, что мистер Роден и желает остаться мистером Роденом. Она очень пространно объясняла его побуждения, но едва ли сумела сделать их сколько-нибудь понятными отцу. Он просто утаил письмо, прочтя его до половины. Он не желал брать на себя труд объяснять все это жене и более ни во что не вмешивался, хотя предложенное условие было положительно отвергнуто теми, кого оно должно было связывать.

Для Родена и лэди Франсес это, без сомнения, было очень приятно. Сама лэди Амальдина Готвиль не была более настоящей невестой своего аристократического поклонника, чем лэди Франсес — этого бедняка, итальянского аристократа. Но брат, в это время, далеко не был так счастлив, как сестра. Между ним и лэди Франсес, по возвращении его из Траффорда, произошла ужасная сцена. Он возвратился с письмом Марион в кармане, каждое слово этого письма было запечатлено в его памяти, но он по-прежнему сомневался в необходимости исполнить приказания Марион. Она объявляла, с той силой выражений, какую только сумела найти, что брак, который он намеревался заключить, невозможен. Она и прежде не раз говорила ему это и эти разговоры ни к чему не повели. Когда она в первый раз сказала, что не может сделаться его женой, это почти нисколько не ослабило радости, какую доставили ему ее уверения в любви. Это, в глазах его, ничего не значило. Когда она говорила ему о различии в их общественном положении, он ничего слышать не хотел. Всю свою жизнь, всю свою энергию он посвящал на то, чтоб опровергнуть доводы тех, кто ежедневно толковал ему, что его от прочих людей отделяют особенности его общественного положения.