Арчибальд Кронин - Вычеркнутый из жизни

Мать Пола всхлипнула:

— Не надо было нам приезжать сюда, уедем, сейчас же уедем…

Пастор Флеминг медленно отвернулся от окна.

— Нет, — сказал он приглушенным, но твердым голосом. — Мы должны остаться и посмотреть, что будет дальше. Один раз мы отвернулись от него. Но больше нам так поступать нельзя. Может быть, еще не поздно. И если мы будем надеяться и молиться, возможно, он будет спасен.

В понедельник, двадцать пятого марта, к десяти часам утра, — а утро было теплое и влажное, — уортлийский суд присяжных был набит до отказа, люди стояли даже на улице. Все места на галерке для публики были заняты, люди толпились на ступеньках, в проходах, их возбужденные лица ряд за рядом уходили ввысь, под самую крышу. Не меньше народу было и внизу. Целая армада корреспондентов уже трудилась, вооружившись перьями, склонившись над блокнотами. Первые ряды на галерее заполняла уортлийская знать и всякого рода знаменитости. Среди них — лорд Омэн и сэр Мэтью Спротт. Генеральный прокурор со своим помощником и другие лица, представляющие обвинение, расположились слева от судьи, напротив сидел адвокат апеллянта мистер Найгел Грэхем, а также его помощник и стряпчий, подготавливавший дело. Пол и его мать, Элла и пастор Флеминг, Данн, Мак-Ивой и кое-кто из их друзей заняли места в переднем ряду галереи для публики, а рядом со своим адвокатом — на этом, вопреки советам доброжелателей, он настоял — на виду у всех сидел, покусывая губу и хмуро посматривая вокруг, бывший каторжник, проведший пятнадцать лет в Каменной Степи, — Риз Мэфри.

Внезапно раздался зычный возглас: «Тихо! Суд идет!» Гул разговоров в зале стих. Когда воцарилась полная тишина, распахнулись двери и в зал вошел председательствующий, судья Фрейм в сопровождении апелляционного судьи, оба торжественные и внушительные, в длинных развевающихся мантиях. Все встали. Среди полной тишины судьи заняли свои места. Затем, шурша одеждой, сели все остальные. Раздался голос:

— Слушается дело Риза Мэфри.

Сдавленный со всех сторон, Пол напрягся, точно струна, и судорожно глотнул воздух. День за днем, живя только нервами, он следил за кропотливой подготовкой Найгела Грэхема к процессу. И сейчас ему с трудом верилось, что разбор дела начался. Вот поднялся Грэхем, и перед глазами у Пола поплыл туман. Высокий, прямой, спокойный, держась — сообразно традиции — одной рукой за отворот мантии, молодой адвокат повернулся к судьям. Тон у него был непринужденный, лишенный какой бы то ни было риторики, манеры свободные.

— Милостивые государи, пятнадцатого декабря тысяча девятьсот двадцать первого года Риз Мэфри, подавший сейчас апелляцию, предстал перед уортлийским судом присяжных по обвинению в том, что восьмого сентября тысяча девятьсот двадцать первого года в городе Уортли им была убита Мона Спэрлинг. Хотя ваш апеллянт заявил, что он не виновен, слушание дела под председательством судьи Омэна продолжалось, и двадцать третьего декабря тысяча девятьсот двадцать первого года ваш апеллянт был приговорен к смертной казни. Позже министр внутренних дел заменил смертную казнь пожизненным тюремным заключением, и Мэфри был препровожден в тюрьму его величества в Каменной Степи, где и пробыл пятнадцать лет. Министр внутренних дел в соответствии с полномочиями, данными ему королем, созвал настоящий суд для расследования обстоятельств, приведших к обвинению апеллянта, и, принимая во внимание некоторые факты, дал указание вести процесс в открытом судебном заседании. Я выступаю от имени апеллянта и намерен доказать, что он не виновен в возведенном на него обвинении, что, следовательно, приговор ему был вынесен ошибочно и несправедливо и явился серьезным нарушением норм правосудия.

Пол исподтишка поглядел на трех вершителей закона, сидевших так близко, что ему достаточно было слегка податься вперед, чтобы дотронуться до каждого из них вытянутой рукой. Начальник полиции Дейл восседал с невозмутимо-бесстрастным видом; на лице Омэна читалась высокомерная скука; Спротт сидел слегка развалившись, красный, храня, однако, наигранно безразличную мину. С этой троицы Пол перевел взгляд на одинокую нескладную фигуру отца, которому вновь предстояло пройти через все муки судебного процесса, и сердце его забилось с такою силой, что ему стало больно дышать. Но сейчас отец, по крайней мере, будет отомщен, и, боясь утратить присутствие духа, Пол поспешно отвел от него глаза.

После вступительного слова Грэхем сделал паузу и пристально посмотрел на судей. А затем все так же спокойно продолжал:

— Милостивые государи, год тому назад дело Риза Мэфри лежало погребенным в пыльных архивах министерства внутренних дел. Пятнадцать лет никто о нем не вспоминал, осужденный отбывал свое пожизненное, я бы сказал — посмертное, заключение в тюрьме его величества. Словом, все обстояло прекрасно.

Затем, по чистой случайности, сын осужденного, понятия не имевший о случившемся, вдруг обнаружил, что на его отце лежит страшное темное пятно, в известной мере бросающее тень и на него. Молодой человек, потрясенный до глубины души, склонился перед законом и, содрогаясь от ужаса, признал позорный факт, что его отец — убийца. Однако, движимый любовью и состраданием, он стал доискиваться правды, желая узнать, какие страшные обстоятельства привели его отца к преступлению. Потратив на это несколько месяцев, в течение которых он вынес немало страданий и наткнулся на отчаянное противодействие, он шаг за шагом раскрыл все подробности забытого дела. Благодаря усилиям этого молодого человека, а также результатам, к которым они привели, мы, милостивые государи, и собрались здесь.

Слова Грэхема, его спокойные простые манеры произвели сенсацию. Пол сидел, не поднимая глаз. Чувствуя, как все внутри у него дрожит от напряжения, он слушал Грэхема, а тот, помолчав немного, продолжал речь и, время от времени заглядывая в свои записи, изложил и проанализировал обстоятельства, предшествовавшие задержанию обвиняемого, рассказал, как протекал суд и какой приговор был вынесен Ризу Мэфри в декабре тысяча девятьсот двадцать первого года. Пол, прекрасно знавший эти давно забытые факты, вновь ощутил волнение и жалость, слушая, как Грэхем пункт за пунктом, спокойно, в логичной последовательности излагал обстоятельства дела, которые привели к осуждению его отца.

Эта блестящая речь длилась — с перерывом на обед — почти три часа. Окончив ее и решив воспользоваться произведенным эффектом, Грэхем не стал садиться. Не выказывая ни малейшей усталости, с присущим ему достоинством и скромностью, он поклонился судьям, давая понять, что хочет приступить к допросу свидетелей.