Олег Михайлов - Куприн

Рассказ для «Журнала д(ля) в(сех) [6] «Журнал для всех» — ежемесячный иллюстрированный научно-популярный журнал. Издавался в Петербурге в 1896—1906 гг. С 1898 г. его издателем стал В. С. Миролюбов (см. ниже), который начал широко публиковать произведения К. М. Станюковича, Д. М. Мамина-Сибиряка, Л. Н. Андреева, И. А. Бунина, А. И. Куприна и др. Журнал был оппозиционным по отношению к самодержавию и пользовался популярностью в демократических кругах русского общества. В 1900-х гг. его тираж достигал 80 тыс. экземпляров. Однако известные шатания журнала, появление в нём статей в защиту «религиозного идеализма» привели к уходу М.Горького, вызвали протесты В.Вересаева, А.Серафимовича. В 1905 г. «Журнал для всех» сочувственно освещал революционные события; осенью 1906 г. за помещение статей о стачечном движении был закрыт. Под другими названиями («Народная весть», «Трудовой путь») выходил до конца 1908 г. » пришлют, дайте только «очухаться» от болезни.

Ну-с, будьте здоровы, желаю Вам всего хорошего…

Ваш А. Чехов».

лександра Аркадьевна Давыдова, издательница популярного литературного журнала «Мир божий» [7] «Мир Божий» — ежемесячный литературный, политический и научно-популярный журнал «для юношества и самообразования». Издавался в Петербурге с 1892 по август 1906 г.; в результате цензурных преследований был закрыт и с октября 1906 г. выходил под названием «Современный мир». Был умеренно-оппозиционным либеральным органом. , с утра чувствовала вялость во всём теле и ломоту в затылке. Она понуждала себя заняться делом и не могла, а мысли не приносили облегчения.

Раздражали непрерывные уколы цензуры, огорчала бедность журнального портфеля, пассивность именитых писателей, произведения которых могли привлечь подписчиков. Волевая, настойчивая, Давыдова долгие годы уверенно управляла журналом, случалось, чуть не силой выбивала новые произведения и никогда не потакала писательской лени. Придёт, бывало, к ней Мамин-Сибиряк: «Александра Аркадьевна, у меня ни копейки! Дайте хоть пятьдесят рублей авансу». — «Хоть умрите, милый, — отвечала она, — не дам. Дам только в том случае, если согласитесь, что запру вас сейчас у себя в кабинете на замок, пришлю вам чернил, перо, бумаги и три бутылки пива и выпущу тогда, когда вы постучите и скажете мне, что у вас готов рассказ…»

Молоденькая горничная Феня прервала её воспоминания:

— Барыня, вас спрашивают…

— Кто?

— Писатели… Но не наши, не столичные…

Хотя Александра Аркадьевна объясняла себе собственное состояние причинами внешними, дело было в другом. После смерти старшей дочери Лиды, которую она страстно любила, у неё обострилась болезнь сердца.

— Скажи Мусе, чтобы приняла их…

Двадцатилетней дочери Давыдовой Марии, курсистке-бестужевке, всё чаще приходилось брать на себя роль хозяйки.

…В гостиной с плюшевыми шторами, мягкой мебелью и непременным Беклиным [8] В гостиной с... непременным Беклином...— Беклин Арнольд (1827—1901), швейцарский живописец, представитель символизма и стиля «модерн». В фантастических сценах сочетал надуманную символику с натуралистической достоверностью. смущённо стоял приведённый Буниным Куприн. В синем костюме в серую полоску, мешковато сидевшем на его широкой в плечах, коренастой фигуре, низком крахмальном воротничке, каких уже давно не носили в Петербурге, и большом жёлтом галстуке с крупными ярко-голубыми незабудками, он сам остро ощущал себя неуклюжим и простоватым провинциалом.

Когда появилась молодая брюнетка с лицом красивой цыганки, но одетая с той подчёркнутой простотой, которая говорит о безукоризненном вкусе, Куприн невольно отступил назад, за спину щеголеватого, ловкого Бунина. Тот не растерялся и начал легко, в привычном для себя юмористическом тоне:

— Здравствуйте, глубокоуважаемая! На днях прибыл в столицу и спешу засвидетельствовать Александре Аркадьевне и вам своё нижайшее почтение…

Он преувеличенно низко поклонился, затем, отступив на шаг, поклонился ещё раз.

Бунин предупредил Куприна, что довольно коротко знаком с Давыдовыми, но тот не ожидал поворота в разговоре, который последовал.

— Разрешите представить вам жениха, — торжественно-серьёзным тоном продолжал Бунин, — моего друга Александра Ивановича Куприна. Обратите благосклонное внимание — талантливый беллетрист, недурен собой… Александр Иванович, повернись к свету! Тридцать один год, холост. Прощу любить и жаловать!»

Куприн глядел на Марию Давыдову, глупо улыбаясь.

— Так вот, почтеннейшая, — балагурил Бунин. — Сядем, посидим, друг на дружку поглядим…

И как деревенский сват, выхваляя жениха, начал рассказывать разные забавные истории с участием Куприна.

— Ну как же? — напирал Бунин. — У вас товар, у нас купец, женишок наш молодец…

И, поддерживая эту весёлую игру, Мария ответила ему в тон:

— Нам ничего… Да мы что… Как маменька прикажут, их воля…

Куприн молчал: ему становилось всё более неловко, и бунинская затея его не веселила. Молодая хозяйка быстро заметила это и незаметно, с привычным тактом светской девушки перевела разговор в иную плоскость. Она вспомнила Крым, начала расспрашивать Куприна об общих знакомых, в числе которых оказался Сергей Яковлевич Елпатьевский.

Куприн тотчас оживился, исчезла связанность движений, другим стало выражение лица. Он начал имитировать Елпатьевского, его манеру, жестикулируя левой рукой и заикаясь, говорить с пациентами по телефону, не забывая подчеркнуть своё знакомство с Чеховым. Придвинув к себе стоявшую на столе небольшую лампу, Куприн забормотал, словно в телефонный аппарат:

— Говорит доктор Е… е… елп… п… патьевский, здравствуйте, Пётр Иванович! Сегодня я заеду к вам попозже… Надо сначала навестить Антона Павловича, последние дни я им недоволен… Раньше четырёх часов меня не ж… ж… ждите…

— Здорово, Александр Иванович, у тебя выходит! Очень здорово! — одобрил Бунин. Начались рассказы о Чехове, о том, как осаждают его поклонники. Потом Бунин вспомнил анекдот о плодовитом беллетристе Боборыкине. Как-то при встрече с ним Чехов пожаловался, что пишет теперь мало, долго работает над своими вещами и часто бывает ими недоволен. «Вот странно, — удивился Боборыкин, — а я всегда пишу много, скоро и хорошо…»

— Антон Павлович — необыкновенно скромный человек, — с увлечением сказал Куприн. — Каждый раз, когда ему в глаза говорят, что он большой писатель, восхищаются его произведениями, он болезненно конфузится и не умеет сразу прекратить это славословие. От публичных выступлений и оваций всегда старается уклониться и не выносит, когда вокруг его имени создаётся газетная шумиха…