Эрнест Хемингуэй - Райский сад

– Сделаешь мне?

– Пожалуй, тебе не стоит пить, дьяволенок. Скоро будем обедать.

– А я хочу, – сказала она. – После обеда буду спать. Ужасно устала от этих крашений и перекрашиваний.

– И какого же ты теперь цвета? – спросил Дэвид.

– Светло-пепельная, почти белая, – сказала она. Ты привыкнешь. Я хочу походить так. Посмотрим, как долго продержится этот цвет.

– Будешь совсем светлой? – спросил Дэвид.

– Как обмылок, – сказала она. – Помнишь?

В тот вечер Кэтрин была совершенно неузнаваемой. Когда они вернулись с пляжа, она сидела в баре. Марита задержалась у себя в комнате, а Дэвид прошел в зал.

– Что ты с собой сделала, дьяволенок?

– Смыла шампунем всю эту ерунду, – сказала она. – От нее оставались грязные пятна на подушке.

Выглядела она поразительно – волосы были очень светлые, почти бледно-серебристые, и от этого лицо казалось еще смуглее.

– Ты чертовски красива, – сказал он. – Но лучше бы у тебя были прежние волосы.

– Об этом поздно жалеть. Хочешь, я тебе еще кое-что скажу?

– Конечно.

– С завтрашнего дня я ничего не пью, начинаю учить испанский, читать и перестаю думать только о себе.

– Бог мой, – сказал Дэвид. – У тебя был важный день. Подожди, дай мне только выпить и переодеться.

– Я буду здесь, – сказала Кэтрин. – Надень темно-синюю рубашку, ладно? Из тех, что я купила для нас обоих.

Дэвид не торопясь принял душ и переоделся, а когда вернулся, женщины были в баре, и он пожалел, что не может нарисовать их обеих.

– Я уже рассказала наследнице, что начинаю новую страницу в моей жизни, – сказала Кэтрин. – Я только что ее открыла и хочу, чтобы ты любил Мариту тоже, ты даже можешь жениться на ней, если она согласна.

– Я мог бы на ней жениться в Африке, если бы принял магометанство. Им можно иметь трех жен.

– Как было бы хорошо, если бы все мы могли пережениться, – сказала Кэтрин. – Тогда никто не смотрел бы на нас косо. Ты пошла бы за него, наследница?

– Да, – сказала девушка.

– Очень хорошо, – сказала Кэтрин. – Я так переживала, а оказывается, все просто.

– Ты серьезно? – спросил Дэвид Мариту.

– Да, – сказала она. – Сделай мне предложение.

Дэвид посмотрел на нее. Марита была очень серьезна и возбуждена. Он вспомнил ее лицо с закрытыми от солнца глазами, темную головку на белом махровом халате, расстеленном на желтом песке, на берегу, где они впервые любили друг друга.

– Я сделаю предложение, – сказал он. – Только не в этом чертовом баре.

– Чем тебе не нравится бар? – спросила Кэтрин. – Это наш семейный бар, и зеркало купили мы сами.

– Не говори чепухи, – сказал Дэвид.

– Это не чепуха, – сказала Кэтрин. – Я вполне серьезно. Нет, правда.

– Хочешь выпить? – спросил Дэвид.

– Нет, – сказала Кэтрин. – Я хочу договорить до конца. Посмотри на меня.

Марита опустила голову, а Дэвид посмотрел на Кэтрин.

– Я все обдумала сегодня днем, – сказала она. – Я действительно все обдумала. Я тебе говорила, Марита?

– Говорила.

Дэвид понял, что Кэтрин не шутит и что они договорились о чем-то, чего он не знал.

– Я пока твоя жена, – сказала Кэтрин. – Пусть так. Но я хочу, чтобы и Марита была твоей женой и помогла мне разобраться во всем, а потом она унаследует мое место.

– Почему она должна что-то наследовать?

– Пишут же люди завещания, – сказала Кэтрин. – А тут кое-что поважнее.

– Ну, что скажешь? – спросил Дэвид Мариту.

– Я сделаю все так, как ты захочешь.

– Славно, – сказал он. – Для начала я хотел бы выпить.

– Выпей, пожалуйста, – сказала Кэтрин. – Нельзя, чтобы ты страдал от того, что я ненормальная и не могу определиться. Но ущемлять себя я тоже не стану. Я так решила. Она любит тебя, а ты ее, немножко. Это же видно. Другой такой тебе не найти, а я не хочу, чтобы после меня ты достался какой-нибудь стерве или остался один.

– О чем ты? Выше голову, – сказал Дэвид. – Ты здорова, как лошадь.

– Точка. Так мы и сделаем, – сказала Кэтрин. – Надо только тщательно все обдумать.

Солнце ярко осветило комнату, и начался новый день. «Пора работать, – сказал он себе. – Все равно ничего не повернешь назад. Только Кэтрин могла бы все изменить, но и она не знает, с какой ноги встанет и на каком она свете. Чувства твои не имеют значения. Лучше садись работать. Только в этом есть какой-то смысл. В остальном его маловато. Тут уж ничто не поможет. Это было ясно с самого начала».

Когда он наконец вернулся к рассказу, солнце уже стояло высоко, и он забыл про обеих женщин. Нужно было представить, о чем думал в тот вечер его отец, сидя возле зеленовато-желтого ствола фигового дерева с эмалированной кружкой виски в руке. Отец легко расправлялся со злом. Не давая ему ни малейшей власти над собой, он обращался со злом точно со старым закадычным приятелем, и зло, нанося удар, не достигало цели. Отец, в отличие от многих знакомых ему людей, был неуязвим, и убить его могла только смерть. В конце концов Дэвид понял, о чем мог думать его отец, и все же не стал писать об этом в рассказе. Он написал лишь о том, что сделал отец, что он чувствовал, и тогда снова вошел в образ, а слова отца, обращенные к Моло, стали его словами. Он хорошо выспался, лежа на земле под деревом, и, проснувшись, слышал, как кашляет леопард. Больше леопарда не было слышно, но он знал, что зверь где-то поблизости, и снова заснул. Леопарда привлек запах мяса, но мяса у них было много, так что беспокоиться было не о чем. Утром, перед рассветом, сидя подле тлеющего костра с чаем в эмалированной кружке с отбитыми краями, он спросил Моло, добрался ли леопард до мяса. Моло ответил: «Ндио», [32] Да, это так (суахили). – и тогда он сказал: «Там, куда мы идем, мяса будет вдоволь. Поднимай людей, пора начинать восхождение».

Вот уже второй день как они шли по лесистому, напоминающему парк склону горы, но только теперь, довольный лесом, погодой и пройденным расстоянием, он решил остановиться. Он унаследовал от отца умение забывать о проблемах и не страшиться предстоящего. Он провел в этом горном районе двое суток и еще прошлую ночь, а впереди был еще один день и еще одна ночь.

Когда он оставил этот лес, отец все еще был рядом с ним, и они вместе заперли дверь и прошли через зал к бару.

Он сказал официанту, что не будет завтракать, и попросил принести виски с содовой и утреннюю газету. Время перевалило за полдень, и он собирался отогнать старенькую «изотту» в Канны для ремонта, но было поздно, и гаражи, должно быть, уже закрывались. Он решил остаться в баре, потому что в такой час отца скорее всего можно было застать именно там, и, хотя Дэвид только что вернулся из горного леса, он уже успел соскучиться по отцу. Небо здесь напоминало небо Африки. Оно было высокое и голубое, с белыми кучевыми облаками. Ему хотелось, чтобы отец был здесь, в этом баре, но, посмотрев в зеркало, он увидел, что рядом с ним никого нет. Он хотел бы задать отцу два вопроса. Отец, совершенно не умевший управляться с собственной жизнью, всегда давал поразительно дельные советы. Он извлекал их из горькой мешанины прошлых ошибок, приправленной свежими и предстоящими ошибками, и выдавал их точно и метко, как человек, который знает цену всем пророчествам, даже самым страшным, но придает им не больше значения, чем набранным мелким шрифтом предписаниям на билете на трансатлантический пароход.