Эрнест Хемингуэй - Райский сад

– Она не в себе.

– Значит, и винить ее не в чем.

– И что же ты собираешься делать? – спросила Марита.

– Закончу рассказ и начну новый.

– А что тогда делать нам?

– Только то, что можно.

Он закончил рассказ за четыре дня. Ему удалось передать то напряжение, которое он испытывал, пока писал, и тем не менее он, как всегда, сомневался: может быть, рассказ не так хорош, как ему кажется? Но холодный рассудок подсказывал, что рассказ получился.

– Как сегодня работалось? – спросила Марита.

– Я закончил.

– Можно прочитать?

– Если хочешь.

– Ты правда не против?

– Возьми две тетради в чемоданчике.

Он протянул ей ключ, а потом пошел в бар, выпил виски с содовой и просмотрел утреннюю газету. Она вернулась, села неподалеку на высокий стул и стала читать.

Дочитав до конца, она принялась читать снова, а он налил себе еще виски и наблюдал за ней. Когда она прочла рассказ второй раз, он спросил:

– Тебе понравилось?

– Это не может нравиться или не нравиться, – сказала она. – Ведь это о твоем отце.

– Да.

– Ты уже не любил его тогда?

– Нет. Я всегда любил его. Просто тогда я наконец узнал его.

– Страшный рассказ и прекрасный.

– Рад, что он тебе понравился, – сказал он.

– Я отнесу тетради, – предложила она. – Люблю ходить к тебе, когда дверь заперта.

– Она заперта.

Когда они вернулись с пляжа, Кэтрин была в саду.

– Итак, вы вернулись, – сказала она.

– Да, – ответил Дэвид, – мы отлично поплавали. Жаль, тебя не было.

– Жаль, если ты успел это заметить.

– Где ты была? – спросил Дэвид.

– Ездила в Канны по делу. Вы оба опоздали к обеду.

– Извини, – сказал Дэвид. – Хочешь что-нибудь выпить перед обедом?

– Извини, Кэтрин, – сказала Марита. – Я буду через минуту.

– Ты по-прежнему пьешь до обеда? – спросила Кэтрин Дэвида.

– Да, – ответил он. – Думаю, это не страшно, если много двигаешься.

– Когда я пошла, на стойке стоял пустой стакан из-под виски.

– Да, – сказал Дэвид. – По правде говоря, я выпил пару стаканчиков.

– «По правде говоря», – передразнила его Кэтрин. – Каков аристократ!

– Аристократ? Что-то я не ощущаю себя аристократом. Скорее, туземцем-простофилей.

– Меня раздражает твоя манера говорить, – сказала она. – Твои словечки.

– Понятно, – сказал он. – Не хочешь ли махнуть, пока не принесли жратву?

– Не паясничай.

– Лучшие из клоунов обходятся без слов, – сказал он.

– А кто сказал, что ты лучший? Да, я хотела бы выпить, если тебе не трудно поухаживать за мной.

Он приготовил три мартини, отмерив равные порции в кувшин со льдом.

– Кому третий мартини?

– Марите.

– Твоей потаскухе?

– Кому-кому?

– Потаскухе.

– Наконец-то, – сказал Дэвид. – Никогда не слышал этого слова и думал, так и умру, не узнав, что это такое. Ты великолепна.

– Самое заурядное слово.

– Так-то оно так, – сказал Дэвид. – Но какое же нужно мужество, чтобы произнести его так вот запросто. Ну, дьяволенок, будь умницей. Почему бы не сказать «твоей смуглолицей любовнице»?

Кэтрин взяла стакан и отвернулась.

– И этот шут мне когда-то нравился, – сказала она.

– Попробуем держаться в рамках? – спросил Дэвид. – И ты, и я.

– Нет, – ответила она. – Вот идет твоя – не знаю уж, как назвать, а на вид, как всегда, мила и невинна. Дорогая, скажи мне, Дэвид работал сегодня, перед тем как приложиться к виски?

– Ты работал, Дэвид?

– Я закончил рассказ, – сказал Дэвид.

– Полагаю, Марита его уже прочла?

– Да, прочла.

– А вот я никогда не читала рассказов Дэвида. Не люблю мешать. Я лишь старалась обеспечить ему экономическую возможность писать как можно лучше.

Дэвид сделал глоток и взглянул на нее. Кэтрин была все так же очаровательна, смугла и красива, и светлая, цвета слоновой кости, полоска волос, точно шрам, пересекла лоб. Только глаза стали другими, да еще губы произносили чужие для нее слова.

– По-моему, это очень хороший рассказ, – сказала Марита. – Необычный и, как бы это сказать, pastorale. [33] Пасторальный (фр.). A под конец делается жутко. Мне трудно объяснить. Он по казался мне manifique [34] Блестящий (фр.). .

– Что ж, – сказала Кэтрин, – поговорим по-французски. По-французски можно выразить столько необыкновенных чувств.

– Рассказ меня очень взволновал, – сказала Марита.

– Потому что его написал Дэвид или рассказ действительно первоклассный?

– И то и другое, – ответила девушка.

– Что ж, – сказала Кэтрин, – почему бы и мне не прочесть это великое произведение? В конце концов, я его субсидировала.

– Что ты сделала? – спросил Дэвид.

– Возможно, я не точно выразилась. Женившись на мне, ты получил полторы тысячи долларов, да еще твоя книга о сумасшедших летчиках разошлась, не так ли? Правда, ты не сказал мне, сколько заработал. Но и я немало потратилась. Признайся, ты жил поприличнее, чем до женитьбы.

Марита молчала, а Дэвид не отрываясь смотрел на официанта, накрывавшего стол на террасе. Он посмотрел на часы. До обеда оставалось минут двадцать.

– Мне бы хотелось принять душ, если можно, – сказал он…

– Нельзя ли обойтись без этой идиотской фальшивой вежливости? – сказала Кэтрин. – Почему я не могу прочесть рассказ?

– Я писал карандашом и даже не успел переписать. Тебе будет трудно читать его в таком виде.

– Но Марита прочла.

– Хорошо. Прочтешь после обеда.

– Я хочу прочесть рассказ сейчас, Дэвид.

– Я бы не советовал читать его до обеда.

– Он так отвратителен?

– Это рассказ об Африке еще до войны четырнадцатого года. Действие происходит во времена войны Маджи-Маджи, восстание девятьсот пятого года в Танганьике.

– А я и не знала, что ты пишешь исторические романы.

– Оставим это, – сказал Дэвид. – Рассказ об Африке, и мне тогда было около восьми лет.

– Я хочу прочесть его.

Дэвид сел у другого конца стойки и стал бросать кости из кожаной коробочки. Марита села на высокий табурет рядом с Кэтрин, и Дэвид видел, что она следит за выражением ее лица.

– Начало очень хорошее, – сказала Кэтрин. – Хотя почерк у тебя ужасный. Природа великолепна. Особенно тот отрывок, что Марита ошибочно назвала «pastorale».

Она отложила первую тетрадь, и Марита тут же подхватила ее и положила на колени, по-прежнему не спуская с Кэтрин глаз.

Кэтрин читала молча. Она уже прочла половину второй тетради. Затем неожиданно разорвала ее пополам и швырнула на пол.

– Отвратительно, – сказала она. – Гадость какая-то. Вот, значит, каким был твой отец.

– Нет, – сказал Дэвид. – Это только одна его черта. Ты же не дочитала.

– Ни за что не стану дочитывать.

– Я тебя предупреждал.

– Нет. Вы нарочно все подстроили и заставили меня прочесть.

– Дай мне, пожалуйста, ключ, Дэвид. Я спрячу тетради, – попросила девушка. Она подобрала с пола разорванные половинки: Кэтрин разорвала тетрадь по сгибу.