Эрнест Хемингуэй - Райский сад

Дэвид пожалел, что отца не было с ним, но совет он расслышал достаточно хорошо и улыбнулся. Отец мог бы ответить ему и точнее, но Дэвид перестал писать, потому что устал и не мог передать то, что хотел сказать отец. По правде говоря, редко кто мог понять отца, да он порой и сам себя не понимал. Во всяком случае, теперь Дэвид яснее, чем когда-либо, сознавал, почему он откладывал этот рассказ. Прервав работу, он должен постараться забыть о рассказе, иначе он никогда не сможет его закончить.

«Думай о нем только во время работы. Тебе повезло, что рассказ получается, и не нужно его мусолить. Не уважаешь себя, умей по крайней мере уважать свое ремесло. Уж в своем-то деле ты разбираешься. Но рассказ получается страшный».

Он потягивал виски с содовой и смотрел в открытую дверь на летние сумерки. Как обычно, он постепенно приходил в себя после работы, и виски помогало ему. Хотелось бы знать, куда подевались женщины. Они снова задержались, и он надеялся, что на этот раз ничего плохого не случится. В трагики он не годится, особенно после общения с отцом и работы, а после виски ему и вовсе стало не до переживаний.

Каждое утро он просыпался с ощущением радости, пока гнусная реальность дня не вытесняла эту радость, и тогда он принимал новый день с тем же безразличием, что и все предыдущие. Он утратил, или это ему только казалось, способность переживать за себя, и настоящую боль ему могли причинить только чужие беды. Он верил в это, не зная, что ошибается, потому что еще не понимал, насколько может измениться его собственная восприимчивость или окружающие люди. Но так ему было удобнее. Он вспомнил о девушках, и ему захотелось, чтобы они поскорее вернулись. Поплавать до обеда они уже не успеют, но ему хотелось скорее их увидеть. Он ушел в комнату, принял душ и побрился. Заканчивая бриться, он услышал шум мотора приближающейся машины и неожиданно ощутил какую-то пустоту внутри. Потом раздались их голоса и смех, он натянул чистые шорты и рубашку и вышел, не зная, что его ждет.

Все трое молча выпили по коктейлю и пообедали. Обед был вкусный, но легкий, и они запивали еду тавельским, а когда подали сыр и фрукты, Кэтрин спросила:

– Сказать ему?

– Как хочешь, – сказала девушка. Она взяла свой стакан и сделала глоток.

– Я забыла, что нужно сказать, – сказала Кэтрин. – Мы так долго собирались.

– Может быть, вспомнишь! – сказала девушка.

– Нет. Я все забыла, а жаль, это было замечательно. Дэвид налил себе еще тавельского.

– Нельзя ли по существу? – спросил он.

– Можно по существу, – сказала Кэтрин. – Вчера ты провел сиесту со мной, а потом отправился к Марите, а сегодня ты можешь сразу пойти к ней. Но я сама все испортила, и, может быть, нам провести сиесту всем вместе.

– Это уже будет не сиеста, – буркнул Дэвид.

– Да, наверное, – сказала Кэтрин. – Я сама не знаю, что говорю, но сдерживаться не умею.

В комнате он сказал Кэтрин:

– Ну ее к черту.

– Нет, Дэвид. Она хотела сделать лишь то, о чем я ее попросила.

– А ну ее…

– Это твое дело, – сказала она. – Пойди поговори с ней и, если хочешь, можешь с ней переспать, сделай одолжение.

– Нельзя ли без грубостей?

– Ты сам начал. Я просто вернула подачу, как в теннисе.

– Ну хорошо, – сказал Дэвид. – Что она должна сказать мне?

– То, что хотела сказать я, но забыла. Ну, не злись, а то я тебя не отпущу. Ты необыкновенно хорош в гневе. Иди, пока она тоже не передумала.

– К черту тебя.

– Так-то лучше. Легкомысленным ты мне нравишься больше. Поцелуй меня на прощание. Тебе пора, а то она вправду все позабудет. Видишь, какая я рассудительная и добрая.

– Ты не добрая и не рассудительная.

– Но я тебе нравлюсь.

– Да.

– Хочешь, открою один секрет?

– Что-нибудь новенькое?

– Старенькое.

– Давай.

– Тебя ничего не стоит совратить, и смотреть на это ужасно забавно.

– Тебе виднее.

– Я пошутила. Никто никого не совращает. Мы просто развлекаемся. Иди, и пусть она скажет все, пока не забыла. Иди и будь умницей, Дэвид.

Лежа на постели в комнате Мариты, в дальнем конце гостиницы, Дэвид спросил:

– Что, собственно, она хочет?

– Только то, о чем говорила вчера вечером, – сказала девушка. – У нее просто навязчивая идея.

– Ты рассказала ей, что мы были вместе?

– Нет.

– Она все знает.

– На нее подействовало?

– Ей все равно.

– Выпей вина, Дэвид, и отдохни. Мне не все равно, сказала она. – Надеюсь, ты понимаешь.

– Мне тоже, – сказал Дэвид.

Их губы встретились, он ощутил прикосновение ее тела, груди, ее раскрытых губ, и дыхание стало частым…

Они лежали на пляже, и Дэвид смотрел на плывущие по небу облака и старался ни о чем не думать. Размышления до добра не доводят, и если бы он поменьше рассуждал, то, возможно, все плохое ушло бы само собой. Девушки о чем-то болтали, но он не прислушивался. Он продолжал смотреть в сентябрьское небо, а когда девушки замолчали, не поворачиваясь к ним, спросил Мариту:

– О чем ты думаешь?

– Ни о чем, – ответила она.

– Спроси меня, – сказала Кэтрин.

– Я догадываюсь, о чем ты думаешь.

– Нет, не догадываешься. Я думала о музее «Прадо».

– Ты была там? – спросил Дэвид Мариту.

– Нет еще.

– Сходим, – сказала Кэтрин. – Когда мы сможем выехать, Дэвид?

– Когда угодно, – сказал Дэвид. – Я только закончу рассказ.

– А ты бы приналег на работу.

– Я так и делаю. Скорее не получается.

– Я не имела в виду скорее.

– А я и не стану торопиться, – сказал он. – Если вам стало скучно, можете ехать вдвоем, а я присоединюсь к вам попозже.

– Я так не хочу, – сказала Марита.

– Не будь глупенькой, – сказала Кэтрин. – Он всего лишь играет в благородство.

– Нет. Вы можете ехать.

– Без тебя нам неинтересно, – сказала Кэтрин. – Сам знаешь. Мы вдвоем в Испании? Не смешно.

– Но ведь он работает, Кэтрин, – заметила Марита.

– Он может писать и в Испании, – ответила Кэтрин. – Мало ли испанских писателей работали в Испании. Будь я писателем, уверена, и мне бы писалось там легко.

– Я могу писать и в Испании, – сказал Дэвид. Когда ты хочешь ехать?

– Черт возьми, Кэтрин, – сказала Марита. – У него же работа в самом разгаре.

– Он уже пишет этот рассказ целых шесть недель, сказала Кэтрин. – Почему бы нам не переехать в Мадрид?

– Я же сказал, мы можем ехать.

– Не смей этого делать, – сказала Марита Кэтрин. – Даже не думай. У тебя совесть есть?

– Кто бы говорил о совести, – сказала Кэтрин.

– Иногда я поступаю по совести.

– Рада за тебя. А теперь постарайся быть вежливой и не вмешивайся, если кто-то хочет сделать лучше для всех.

– Я иду плавать, – сказал Дэвид.

Девушка поднялась и пошла за ним, и, когда они заплыли за камни, Марита сказала: