Исаак Башевис-Зингер - Враги. История любви Роман

Герман сказал Тамаре:

— Было бы весело, если бы я узнал, что ты говоришь неправду.

— Как бы ты узнал?

— На том свете.

— Зачем мне тебя обманывать?

На это Герману нечего было ответить. Действительно, зачем ей обманывать? Из-за того, что он женился на прислуге, а она живет в комнате за двадцать долларов в месяц и сортирует пуговицы за восемнадцать долларов в неделю? Даже здесь, в Нью-Йорке, мужчины обращали на нее внимание, предлагали ей замужество. Один раввин, знакомый реб Аврома-Нисона, сделал ей предложение, она могла стать раввиншей в Бруклине, жить в просторной квартире, носить соболя и украшения покойной раввинши.

— Я даже не знаю, — сказала Тамара, — благородство ли это. Наверное, слабость или просто сумасшествие.

Она погасила лампу и прилегла на кровать рядом с Германом. Она целовала его и смеялась, потом спросила:

— Ну, великий ты мой мудрец, что ты нафилософствовал? Что было раньше, яйцо или курица?

Тамара рассказала ему, что готовится через пару дней лечь в больницу. Нью-Йоркские доктора собираются вырезать пулю, которая застряла в ее теле той ночью тридцать девятого года…

Герман сидел и писал: « Вайаре хоом вайонуу вайаамду мерохок » [115] И увидел народ, и дрогнули они, и встали поодаль (Шмот [Исх.], 20:15). , Коцкий ребе [116] Ребе Менахем-Мендл из Коцка (ум. в 1859 г.) — лидер одного из наиболее влиятельных направлений в польском хасидизме. так толковал этот стих: даже если народ все видит и волнуется, как было на горе Синай, он остается стоять в отдалении. В действительности дарование Торы, десять заповедей, явление Торы на горе Синай — все это было против простого народа, против его природы, его судьбы. Гора Синай была навязана евреям, как объясняет это Талмуд, но никого ни к чему принудить нельзя. Золотой телец был ответом простого народа. Еврейский народ, как и весь мир, никогда полностью не принял десять заповедей. Выступления против этих заповедей в наше время настолько же сильны, как и во время дарования Торы, а может быть, даже еще сильнее. Народу нужен телец, не важно, из золота, серебра или ложных теорий. Идолопоклонство появилось раньше, чем сам Бог.

Вдруг Герман отложил ручку. Раввин не примет этого. Напрасные старания. Раввин уже предупреждал его, чтобы он не включал в эссе сомнительные идеи. Для бизнеса этого не нужно. На лекциях рабби Лемперту задают вопросы, на которые он не в состоянии ответить. Раввин говорил Герману:

— Если вы хотите поругаться с миром, не делайте этого за мой счет. Мне не нужно ссор…

Ядвига вошла на кухню:

— Герман, каша готова.

— Готова? Я тоже готовенький. Сейчас расплавлюсь. Я, девка, больше так не могу, я банкрот во всех смыслах: духовно, физически, материально. Тебе не надо было меня спасать. Я бы уже давно обрел покой где-нибудь в мировом хаосе или в выдуманном мире, а ты осталась бы сама собой, а не принимала бы иудаизм, в то время как богоизбранный народ, наоборот, крестится…

Ядвигины глаза смеялись.

— Говори так, чтобы я понимала.

— Ты же хотела, чтобы я говорил на идише.

— Говори, как твоя мама.

— Я не могу говорить, как мама. У нее была вера, а у меня нет даже отступничества. Из меня такой же отец, как из тебя комментатор Меера Шиффа [117] Меер бен Яков Шифф (1608–1644, Франкфурт-на-Майне) — выдающийся талмудист. … Ты меня изнасиловала, девка. У нашего ребенка будут все недостатки Иакова и Исава… [118] Патриарх Иаков — прародитель евреев, а его брат-близнец Исав считался прародителем христианских народов.

— Ладно, я не понимаю, что ты там болтаешь. Иди есть. Я сделала перловку, как в Цевкуве.

Герман собирался встать, как вдруг в дверь позвонили.

— Это, наверное, твоя соседка, пришла учить тебя платить налог на солому, — сказал Герман.

— Открыть?

— Скажи, чтобы пришли позже.

Ядвига пошла открывать дверь. Герман перечеркнул ручкой половину последней страницы, бормоча:

— Как хочешь, рабби Лемперт, нет так нет. Ты и сам, уж извини меня, из простых. Твоя прабабушка наверняка пожертвовала сережку, чтобы у тельца был хвост подлиннее.

В этот момент Герман услышал сдавленный крик. Ядвига вбежала в комнату, где сидел Герман, и захлопнула дверь. Ее лицо было бледным, как уличный снег. Она вращала глазами и дрожала.

«Погром?» — промелькнуло в голове у Германа. Его мозг словно встряхнули внутри черепной коробки, Герман онемел от страха. Нечто подобное он пережил много лет назад, когда услышал голоса нацистов в хлеву. Он спросил, задыхаясь:

— Кто там?

— Не ходи! Не ходи! Боже мой! — прокричала Ядвига. На губах у нее выступила пена. Она попыталась преградить Герману путь. Ее лицо скривилось, вытянулось и приобрело незнакомое выражение.

Герман бросил взгляд в окно. Может, выпрыгнуть? Здесь не было пожарной лестницы… У него задрожали колени, в ушах звенело. Он стал искать место, откуда удобнее будет сопротивляться нападавшим. Это было в точности как в его кошмарах, когда нацисты гнались за ним, окружали со всех сторон и загоняли в угол. Рубашка промокла за секунду. Он подошел к Ядвиге, и она странно быстро схватила его за запястья. В этот момент дверь открылась, и Герман увидел Тамару в потертой шубе, меховой шапке и сапогах. Он сразу все понял и сказал:

— Не дрожи, идиотка! Она жива!

— Исус Мария!

Ядвига трясла головой. Она налегла на Германа всем телом и чуть не свалила его.

Тамара сказала:

— Я не думала, что она меня узнает.

— Она жива! Она жива! Она не мертвая! — кричал Герман Ядвиге.

Он принялся толкать Ядвигу, желая приободрить ее и одновременно от нее отделаться. Она вцепилась в Германа, у нее вырвался плач, которого он никогда раньше не слышал, похожий на рев животного. Он снова заговорил:

— Она жива! Она жива! Она спаслась! Успокойся! Глупая крестьянка!

— О Пресвятая Дева!.. Сердце мое!

И Ядвига перекрестилась, но сразу же спохватилась, вспомнив о том, что еврейке нельзя делать этот жест. Она вздрогнула, выставила одну ногу вперед и так замерла, скрестив руки и выпучив глаза. Ее искривленный рот был полон застывшего крика.

Тамара сделала шаг назад.

— Я не думала, что она меня узнает. Родная мать меня не узнала бы. Успокойся, Ядзя, — сказала она по-польски, — я не мертвая и не восстала из могилы…

— Ой, батюшки! — И Ядвига ударила себя кулаками по голове.

Герман сказал:

— Зачем это все? Она ведь могла умереть от страха.

— Мне жаль, мне очень жаль. Я думала, что сильно изменилась и совсем не похожа на себя прежнюю… Я хотела посмотреть, где и как ты живешь…

— Могла бы, по крайней мере, позвонить…

— О Боже, о Боже! Что теперь будет? Что будет?! — воскликнула Ядвига. — А я беременна… именно теперь…