Генри Грин - Возвращение «Back»

Чуть позже он нашел приглашение от Филипса. И сраженный манерой, с которой этот жалкий муж писал о своей бывшей жене, цинично рассмеялся.

— Что вы делаете на выходные, Дот? — спросил он.

— Я? Ничего, как обычно, — растерялась она.

— А вы не хотели бы составить мне компанию и поехать к одному моему старому другу в Эссекс?

— Это немного неожиданно, — и Чарли понял, что отступать, к сожалению, некуда.

— Места там очень красивые. Старинные места, — смутившись, пробормотал он.

— Хорошо, я подумаю, — и видно было, что она уже подумала.

«А почему бы нет?» — чуть позже размышлял он. Судьба, в конце концов, была перед ним в долгу. Телефонный звонок перебил его мысли, и он забыл о ней и об этом глупом разговоре. Оба погрузились в работу.

Домой он вернулся поздно и о Дот не вспоминал. Он думал лишь о девушке, которая изменила почерк. Не откладывая дела в долгий ящик, он залез под кровать и выдвинул оттуда чемодан. В нем еще с довоенных времен хранилось пять писем Розы. Были они без дат и пролежали несколько лет в одном большом конверте. Чарли задумал выбрать из них самое подходящее и отнести его специалисту по почерку. И сравнить его с письмом мисс Витмор.

«Милый Жмот, — с нежностью читал он, — все-таки ты настоящая вонючка. Ведь я же просила тебя — съезди вместо меня в Редхэм и проведай моих родителей. Вчера от старичка опять ни строчки. А ты прекрасно знаешь, как я люблю писать письма. Муж даже не верит, что я ходила в школу, и говорит, что писать мне нельзя, потому что все равно никто не разберет мои каракули. Так что, будь душкой, поезжай немедленно и скажи им, что видел меня на Троицин день и что их маленькая Роза цветет и пахнет. Сию же минуту. Твоя миссис Сиддонс».

Письма эти были мукой, физической болью, ведь он любил ее так сильно, больше всего на свете. И очень личные. И тогда он перешел к следующему письму.

«Милый Жмот. Должна сказать, что ты у меня настоящий плутишка, ну честное слово, ты же нарочно все забыл, а я, между прочим, особо просила тебя пойти и купить мне те тапочки, помнишь, которые мы видели в рекламе? Какой же ты у меня все-таки Вонючка. С любовью, Роза».

Разве с этим можно расстаться? И отдать чужому человеку?

«Милый Жмот. Пишу тебе в постели. Старушка Габбинс только что принесла завтрак. Я обнюхала всю постель, но, увы, нигде нет моего плутишки. Знаю, знаю — ты уже сто раз проклял себя за то, что не приехал, старый ты мой обманщик. Джима не будет до конца недели. Чувствую, ты совсем покрылся пылью на своей работе. Я права? Надеюсь, ты еще не забыл, как пахнет твоя Роза».

Нет, это священно — к глазам его подступили слезы, — он ни за что не отдаст его в чужие руки. И взял следующее.

«Милый мой. Разумеется, я думаю о другом человеке, ведь я ношу ребенка. Мне следует быть осторожней и, вообще, поменьше двигаться. А насчет встречи в Лондоне — разве ты не понимаешь, чем это для меня может обернуться? Этот крикет, да еще перед всем честным народом. Так что привыкай и знай, что нашему милому Жмоту придется запастись терпением. Нет, в самом деле, доктор говорит, мне следует беречь себя и чуть что — лежать ногами вверх. Доктор этот просто прелесть, такой душка, ты не представляешь. Так что не только Чарли-Барли. Предстоящие несколько недель будут для моего положения очень опасными. Не дуйся и выше нос. Твоя Алая Роза».

Чересчур откровенное. И к тому же все узнают, что Ридли — его сын. И взял последнее.

«Милый Жмот. Должна сказать, что эти вещи следует прислать как можно скорее. Видел бы ты, как я вся извелась и целыми днями только и делаю, что бегаю встречать почтальона, давно бы уж что-нибудь придумал. С ног сбилась. Но ты, милый, у нас, как всегда, — что с глаз долой, то у тебя сейчас же из сердца вон. Так что сию минуту иди, пока опять не забыл. Твоя…» — и, видимо, забыла подписать письмо.

Поняв, что расстаться нельзя ни с одним, он бережно сложил письма в конверт и упрятал назад в чемодан. Прошло несколько минут. Он вскочил и опять залез под кровать. Достав из чемодана письма, он схватил ножницы и на одном дыхании искромсал все на тонкие полоски. Потом приклеил самые, казалось, незначащие фразы к обрывку газеты и получил некое подобие телеграммы:

«Милый — съезди за меня в Редхэм и — скажи им, что видел — те тапочки — в Лондоне — Так что, будь душкой — беги — от Розы.».

Несколько минут он с гордостью любовался своим творением, пока, наконец, не осознал, что все испортил, разрушил, убил. И впал в отчаяние, казня и проклиная себя всю ночь. Но нет, Нэнс — это Роза, твердил он себе, и эта самая истина, в конце концов, и погубила ее письма.

Полночи оплакивал он память о своей возлюбленной — ее утраченные письма, которые вспоминал все эти годы в немецком плену, молясь, как проклятый, чтобы только увидать их снова, если вернется.

И уснул чистым, младенческим сном.

Все августовские выходные лил дождь. Дом Филипса, в котором Чарли последний раз виделся с Розой, стоял на главной улице, и старинные стены его весь день дрожали от гула грузовиков, которые бесконечным конвоем перевозили по территории Англии американские союзнические войска. Дот приходилось всякий раз орать и повторять каждое слово. Они долго не могли перейти дорогу, пропуская этот пыльный железный караван, одну колонну, другую и, проскочив кое-как сквозь чудовищный ревущий поток, влетели в бар, где из старинной ворсистой мишени то и дело падали один за другим железные дротики. Мгла поглотила лица черных американских шоферов, оставив в темных провалах кабин одни их широкие белозубые рты.

Накануне Джеймс приготовил для своих гостей спальни, и, когда они приехали, сразу показал их Дот. Та смотрела перед собой дерзким и — ну мало ли что — вызывающим взглядом. И увидала в своей комнате двуспальную кровать.

— Очень мило, — сказала она.

— Что? — сквозь гул переспросил он. Мимо прогрохотала колонна грузовиков. Она подошла к окну, которое выглядывало на задний двор, и повторила. Второй раз эти слова прозвучали плоско.

— А где комната Чарли?

Он не расслышал. Она промолчала. И, скрывая смущение, выводила на стекле пальчиком «Дот». Маникюр она сделала перед отъездом, и теперь ноготки ее приятно поблескивали на стекле, словно влажные и слегка переспелые ягоды.

Джеймс рассмеялся.

— Боюсь, у нас все очень просто.

Осмелившись, она осторожно подняла глаза. Он, как завороженный, смотрел на ее руки. И она очередной раз поздравила себя с тем, что вовремя успела привести их в порядок.

— Смешно, но всегда, когда я вижу эти милые старинные окна, мне хочется выцарапать на них алмазом свое имя.

Он засмеялся. Она подумала, что он весьма недурен.

— Да будет так, — ответил он.