Саша Гитри - «Мемуары шулера» и другое

Как бы там ни было, но пьеса начинается с этой ошеломляющей реплики, что Папаша Убю бросает Матушке Убю:

— Матушка Убю, что это вы так уродливы нынче вечером?.. Уж не потому ли, что мы ждём к ужину гостей? [7] Эта реплика звучит во второй сцене, вот её начало: МАМАША УБЮ: Ой, что-то наши гости замешкались… ПАПАША УБЮ: Да, судя по моей зелёной свечке, так оно и есть. Я умираю с голоду. Послушай-ка, Мамаша Убю, что-то ты нынче очень уж уродлива. Не потому ли, что мы ждём гостей?

В ходе пьесы Жарри использует словечко, которое обессмертил маршал Камбронн — и вернул ему [8] Имеется в виду «Слово Камбронна» из одноимённой пьесы Гитри: «дерьмо». — Примеч. пер. . Так вот, наш автор нашёл, что в словечке этом чего-то не хватает: а именно, одной буковки.

— Начинается хорошо, — говорил он, — да кончается плохо. Нужно добавить ещё одно «р»!

И добавил — в устах одного из персонажей небезызвестное словечко оканчивалось на «р».

В день премьеры, когда словечко в шестой или седьмой раз прозвучало на манер Жарри, один остроумный зритель, это был месьё Альбер Жийу, вызвал смех всего зала, ответив со своего кресла:

— Вкусно-ор-р-р!..

Однако вернёмся к самому Жарри.

Итак, когда я с ним познакомился, он жил прямо на берегу, у воды, в какой-то жалкой лачуге.

Он был на краю нищеты — но было очень трудно, почти невозможно заставить этого маленького бретонца, гордого и упрямого, принять хоть сантим.

Он донашивал костюмы Валетт и башмаки Рашильд: оба выказывали ему столько свидетельств сердечной доброты! Само собой, ноги его не вполне помещались в туфли Рашильд — однако он предпочитал их башмакам Валетт из-за каблуков, которые делали его хоть чуть-чуть повыше ростом.

В нескольких метрах от «дома» Жарри был кабачок, где, ожидая открытия шлюзов, утоляли жажду матросы. Именно туда-то он чересчур часто и захаживал посидеть. Иногда мы его там навещали. Однажды Демольдер по-отечески посетовал, что ему следовало бы воздержаться от столь обильных возлияний.

— Да у меня просто нет другого выхода!

Потом таинственно пояснил:

— Дело в том, что у хозяев этой забегаловки не хватает духу попросить меня заплатить изрядную сумму, которую я задолжал им за два года, ведь они понимают, стоит им потребовать денег, сразу потеряют постоянного клиента! А если я два дня кряду не появлюсь выпить свой стаканчик абсента, тут уж они мне нож-то к горлу и приставят. Я пью, чтобы не платить долги!

Это было уморительное чудачество, которое вдвойне огорчало добрейшего Демольдера, ибо это он, не говоря ни слова, еженедельно оплачивал из своего кармана всё, что успел за два года поглотить в этом кабачке Жарри.

Он умер от этого недуга в лечебнице, тридцати трёх лет от роду.

Жарри был наделён редким даром с необыкновенной сноровкой стрелять из лука, духового ружья, а также из пистолета.

Забравшись однажды на крышу своего дома, он развлекался, «расстреливая» яблоки соседки.

— Прекратите, несчастный, — завопила та, — вы ведь можете убить моих детей!

— Не стоит переживать, мадам, — ответил он, — я наделаю вам новых!

Мы вместе отправились на генеральную репетицию «Геркулесовых трудов». У Демольдера с Жарри была карточка Клода Террасса: «Соблаговолите по возможности предоставить этим двоим персонам наилучшие места». Но когда контролёр увидел нелепые костюмы, в которые вырядились эти две персоны, то не решился усадить их в партере. На Демольдере был вельветовый костюм светло-бежевой окраски, голову украшал меховой колпак, а в руке он держал пастушеский посох. Жарри же был одет в белую полотняную пару — впрочем, не такую уж белую — и рубашку, которую он собственноручно изготовил себе из бумаги. Галстук был нарисован тушью.

Контролёр с администратором на ухо обменялись парой слов и предусмотрительно отвели Жарри с Демольдером два места на первом балконе.

Забравшись на верхотуру, они уселись, не говоря ни слова — но Жарри уже замыслил отмщенье.

И когда дирижер оркестра занял своё место, когда, скрестив руки, он добился тишины в зале — в полном молчании глумливо прозвучал голос Жарри:

— Непонятно, — медленно, с расстановкой произнёс он, — с каких это пор зрителей трёх первых рядов партера стали пускать в театр с музыкальными инструментами!

— Ты будешь играть в пьесе Доннэ.

— Что?

— Правда, роль у тебя небольшая. Всего с десяток реплик. Но ты сможешь произнести их как надо, потому что они восхитительны.

Я не верил своим ушам!

Я буду играть на сцене, и играть у отца!

Я сделаю себе имя!

— Ты будешь играть под именем Лорсэ.

— Что-что... под каким именем?

— Лорсэ.

— Почему?

— Потому что.

В сущности, если разобраться, возможно, он был прав. Конечно, так было благоразумней. И потом, откровенно говоря, я хотел сделать себе имя, разве не так? В таком случае, почему бы не прославиться под именем Лорсэ?! Главное, это играть на сцене и зарабатывать себе на жизнь.

— Ты будешь получать триста франков в месяц

— Три сот-ни?

— Ну да. По-моему, это неплохо!

— Ещё бы.

На это, и вправду, можно было жить. Правда, не так широко, как я жил у него в доме, — но ведь тогда я жил у него!

— Я буду на сцене с тобой?

— Нет, с Ги.

— Ах вот как!..

Ги был прекрасным актёром, однако я предпочёл бы сыграть эту сцену с отцом. Впрочем, мне всё-таки удалось сыграть эту сцену со своим отцом — просто роль отца исполнил в ней Ги.

Было бы преувеличением утверждать, что я имел шумный успех. Но и сказать, будто это уж вовсе прошло незамеченным, тоже не вполне соответствовало бы истине. Никто не говорил:

— Надо же! Вы только поглядите!

Зато говорили:

— Этот Гитри, и вправду, бесподобен, он может научить играть кого угодно!

После «Восхождения» была «Массьер», очаровательная пьеса Жюля Леметра, поставленная моим отцом. И какой блистательный состав исполнителей: Анна Джудич, Марта Брандэс, Люсьен Гитри...

Это была история отца, известного человека, у которого не ладились отношения с сыном. В какой-то момент возникла идея доверить мне роль сына. Я даже её выучил — но сыграл её Мори. К счастью для пьесы! Но для меня это было жестоким, мучительным разочарованием — и из-за этого я затаил на очаровательного Мори настоящую злобу.

Благодарение Господу, «Массьера» оказалось недостаточно, чтобы заполнить вечернее представление, и отец предложил Жюлю Леметру в начале спектакля, так сказать после подъёма занавеса, возобновить его одноактную пьеску в стихах под названием «Добрая Елена». Она тоже была поставлена на самом высочайшем уровне: Аркийер, Нуазе, прелестная Нелли Кормон и восхитительная актриса Марта Риттер.

Что же до меня, то мне досталась роль Париса. Уж не знаю, как я её сыграл, но костюм у меня был потрясающий. Об этом можно судить по некоторым фотографиям — хотя именно им суждено было стать причиной беды, которая свалилась на меня однажды вечером. И к этой беде приложил руку сам Куртлин. Впрочем, объясню поподробней.