Альфонс Доде - Тартарен на Альпах

Веселость спутниковъ, сознаніе исполненнаго долга, а впереди бѣлая Юнгфрау, поднимающаяся къ небу, подобно туману, — всего этого было болѣе чѣмъ достаточно, чтобы заставить нашего героя забыть, что онъ оставилъ тамъ, позади, быть можетъ, навсегда и даже не простившись. У послѣднихъ домовъ Интерлакена что-то щекочущее подступило къ его глазамъ, и на ходу онъ началъ было свои изліянія, обращаясь сначала къ Экскурбанье: "Послушайте, Спиридонъ"… а потомъ — къ Бравидѣ: "Вы меня знаете, Пласидъ…" Надо замѣтить, что, по какой-то ироніи судьбы, доблестнаго вояку звали Пласидомъ, а толстокожаго буйвола Экскурбанье — Спиридономъ.

На бѣду, тарасконскій народъ хотя и влюбчивъ, но весьма мало сантименталенъ и всегда легко относится къ сердечнымъ дѣламъ. "Лишиться женщины и пятнадцати копѣекъ, очень жаль пропавшихъ денегъ", — сентенціозно говорилъ Пласидъ, и Спиридонъ вполнѣ раздѣлялъ такое мнѣніе. Что же касается дѣвственно-скромнаго Паскалона, то онъ пуще огня боялся женщинъ и краснѣлъ до ушей, когда при немъ произносили имя "Maленькой Шейдекъ", воображая, что дѣло идетъ о какой-нибудь особѣ легкаго поведенія. Нашему герою поневолѣ пришлось воздержаться отъ чувствительныхъ изліяній и утѣшиться въ одиночку, что онъ и сдѣлалъ. Да и какая печаль могла бы устоять передъ развлеченіями, которыя представляла дорога по узкой, глубокой и темной долинѣ, куда наши путники пошли берегомъ извилистой рѣчки, пѣнистой и бурливой, грохочущей между заросшими лѣсомъ крутизнами?

Тарасконскіе делегаты въ недоумѣніи озирались, охваченные какъ бы нѣкіимъ священнымъ ужасомъ, вродѣ того, что испытывали товарищи Синбада-мореходца, когда впервые увидали гигантскую растительность индійскихъ береговъ.

— Да это еще что, вотъ посмотрите-ка Юнгфрау! — говорилъ П. А. K, наслаждавшійся ихъ удивленіемъ и сознаніемъ, что самъ онъ выростаетъ въ глазахъ земляковъ.

Въ то же время, чтобъ оживить эту декорацію и смягчить дроизводимое ею поражающее впечатлѣніе, по дорогѣ встрѣчались кавалькады, большія ландо, изъ которыхъ развѣвались вуали и высовывались любопытныя головы посмотрѣть на делегацію, окружающую своего предводителя; тамъ и сямъ допадались маленькія выставки на продажу вещицъ, рѣзанныхъ изъ дерева, группы дѣвочекъ въ соломенныхъ шляпахъ съ длинными лентами, пѣвшихъ въ три голоса и предлагавшихъ букеты малины и горныхъ цвѣтовъ. Отъ времени до времени раздавались меланхолическіе звуки альпійскаго рога, повторяемые горнымъ эхомъ и замирающіе вдали, подобно тому, какъ облако таетъ, разбредаясь незримымъ паромъ.

— Какъ хорошо, точно органы! — шепталъ Паскалонъ съ увлаженными отъ восторга глазами.

Экскурбанье неистово вопилъ, а эхо откликалось тарасконскимъ: "A!.. а!… а!… fen dé brut". Но два часа ходьбы, все-таки, утомительны, при одной и той же обстановкѣ, хотя бы она представляла собою сочетаніе зелени и лазури на фонѣ альпійскихъ ледниковъ и оглашалась звуками, какъ футляръ часовъ съ музыкой. Грохотъ водопадовъ, тріо дѣвочекъ, торговцы рѣзными бездѣлушками, маленькія продавщицы букетовъ нестерпимо надоѣли нашимъ путникамъ; въ особенности же невыносимою имъ казалась сырость, влажный паръ, стоящій на днѣ разсѣлины, куда никогда не проникалъ лучъ солнца.

— Вотъ гдѣ вѣрнѣйшая-то простуда, — замѣтилъ Бравида и поднялъ воротникъ своей жакетки.

А тутъ усталость взяла свое, за нею голодъ, дурное расположеніе духа. Какъ на зло, трактира нигдѣ не было. Давала себя знать и малина, которой Экскурбанье и Бравида неумѣренно покушали и начинали за то расплачиваться. Даже Паскалонъ, этотъ ангелъ кротости, нагруженный не только хоругвью, но и киркой, и мѣшкомъ, и альпенштокомъ, которые были остальными малодушно свалены на его плечи, — даже Паскалонъ утратилъ свою веселость и уже не прыгалъ, какъ молодой легашъ. На одномъ изъ поворотовъ дороги, у крытаго моста, какіе строятся въ мѣстностяхъ большихъ снѣговъ, потрясающія завыванья рога чуть не оглушили нащихъ путниковъ.

— A!.. довольно!… довольно!…- заголосила доведенная до отчаянія делегація.

Молодецъ огромнаго роста, притаившійся на поворотѣ, выпустилъ длинную сосновую трубку, доходившую до земли и окавчивавшуюся какимъ-то ударнымъ ящикомъ, придававшимъ этому доисторическому инструменту зычность артиллерійскаго орудія.

— Спросите у него, не знаетъ ли онъ гдѣ по близости трактира? — обратился президентъ къ Экскурбанье, который, съ огромнымъ апломбомъ и маленькимъ словаремъ въ карманѣ, увѣрилъ всѣхъ, будто можетъ служить делегаціи переводчикомъ, когда она вступитъ въ нѣмецкую Швейцарію. Но прежде чѣмъ тотъ успѣлъ вынуть свой словарь, трубачъ отвѣтилъ по-французски:

— Трактиръ, господа? Здѣсь есть близехонько… трактиръ Вѣрной Серны. Если угодно, я провожу васъ.

Дорбгой онъ сообщилъ имъ, что долго жилъ въ Парижѣ и былъ посыльнымъ коммиссіонеромъ на углу улицы Вивьенъ.

"Тоже изъ компанейскихъ, чортъ его возьми!" — подумалъ Тартаренъ, но ничего не сказалъ своимъ спутникамъ. Коллега Бонпара оказался для нихъ очень полезнымъ человѣкомъ, такъ какъ, несмотря на французскую вывѣску, обыватели трактира Вѣрной Серны говорили только на отвратительномъ мѣстномъ нѣмецкомъ нарѣчіи.

Скоро тарасконская делегація подкрѣпила свои силы яичницею съ картофелемъ; съ сытостью вернулись бодрость и веселость, столь же необходимая южанину, какъ солнце его родины. Покушали основательно и здорово выпили. Послѣ нескончаемыхъ тостовъ за президента и его будущіе подвиги, Тартаренъ, заинтересованный вывѣской трактира съ самаго прихода, спросилъ у трубача:

— Такъ, стало быть, здѣсь еще водятся серны?… А я думалъ, что ихъ уже нѣтъ въ Швейцаріи.

— Не много, конечно, а, все-таки, есть еще, — отвѣтилъ тотъ. — Коли хотите посмотрѣть, это можно устроить.

— Ему не посмотрѣть, а пострѣлять ихъ хочется! — вступился Паскалонъ. — Нашъ президентъ бьетъ безъ промаха.

Тартаренъ высказалъ сожалѣніе, что не захватилъ съ собою карабина.

— А вотъ я поговорю съ хозяиномъ.

Оказалось, что хозяинъ былъ въ свое время охотникомъ за дикими козами; онъ предложилъ свое ружье, порохъ, пули и даже согласился проводить путешественниковъ въ такія мѣста, гдѣ водятся серны.

— Идемъ! — сказалъ Тартаренъ, который не прочь былъ доставить тарасконскимъ альпинистамъ удовольствіе блеснуть ловкостью своего президента. Конечно, это опять маленькая задержка; ну, да Юнгфрау можетъ подождать, — дойдетъ и до нея очередь!…

Выйдя изъ трактира чернымъ ходомъ, путешественники миновали садикъ, размѣрами не больше цвѣтника начальника желѣзнодорожной станціи, и очутились въ дикомъ горномъ ущельѣ, заросшемъ соснякомъ и терновникомъ. Трактирщикъ пошелъ впередъ; его фигура мелькала уже на высокихъ стремнинахъ. Тарасконцы видѣли, какъ онъ машетъ руками и бросаетъ камни, — ясно, выпугиваетъ дикихъ козъ. Съ величайшимъ трудомъ стали они взбираться за нимъ по скалистымъ крутизнамъ, почти совсѣмъ недоступнымъ для людей, плотно пообѣдавшихъ и столь мало привычныхъ къ горамъ, какъ наши добрые тарасконскіе альпинисты. Къ тому же, въ тяжеломъ воздухѣ чувствовалась близость грозы, — темныя облака медленно ползли: по вершинамъ горъ надъ самыми ихъ головами.