Альфонс Доде - Тартарен на Альпах

— Походецъ знатный! — сказалъ старикъ Бальте, поглядывая съ дѣкоторымъ удивленіемъ на фигуру П. А. К.

Между тѣмъ, Паскалонъ, сконфуженный присутствіемъ дамъ, проговорилъ, краснѣя и запинаясь:

— Разскажите-ка… про… какъ его… про обрывъ.

— Дитя! — снисходительно улыбнулся президентъ и, все-таки, началъ разсказъ о своемъ паденіи, сперва въ довольно отрывочномъ видѣ и равнодушнымъ тононъ, потомъ, увлекшись, онъ продолжалъ уже со всѣми жестами, съ воспроизведеніемъ въ лицахъ отчаяннаго положенія на веревкѣ надъ пропастью и т. д.

Пасторскія дѣвицы вздрагивали, пожирая разскащика своими холодными англійскими глазами.

Во время наступившей затѣмъ паузы раздался голосъ Бонпара:

— На Чимборазо, для перехода черезъ пропасти, мы никогда не связывались веревкой.

Делегаты переглянулись. Своею тарасконадой Бонпаръ перещеголялъ ихъ всѣхъ.

— Ну, Бонпаръ… вотъ это такъ! — прошепталъ Паскалонъ въ наивномъ удивленіи.

Но старикъ Бальте принялъ въ серьезъ Чимборазо и возсталъ противъ обычая не привязываться веревкой; по его мнѣнію, невозможно пускаться черезъ горные ледники безъ хорошей веревки изъ манильской пеньки. Если одинъ поскользнется или сорвется, другіе его удержатъ.

— Если не оборвется веревка, monsieur Бальте, — добавилъ Тартаренъ и припомнилъ катастрофу на Монъ-Сервенѣ.

— Тамъ, на Сервенѣ, не веревка лопнула, — сказалъ хозяинъ, взвѣшивая каждое слово, — тамъ задній проводникъ пересѣкъ ее ударомъ кирки.

И на выраженіе Тартареномъ негодованія за такой поступокъ онъ возразилъ:

— Извините меня, государь мой, проводникъ былъ вправѣ это сдѣлать. Онъ понялъ невозможность сдержать упавшихъ и перерѣзалъ веревку, чтобы спасти жизнь себѣ, своему сыну и путешественнику, котораго онъ сопровождалъ. Не сдѣлай онъ этого, было бы семь жертвъ, вмѣсто четырехъ.

Заспорили. Тартаренъ находиль, что связаться одною веревкой — это все равно, что взаимно обязаться честью жить и умереть вмѣстѣ, и затѣмъ, воодушевившись, въ особенности присутствіемъ дамъ, онъ подкрѣпилъ свои слова фактами, ссылкою на находившихся тутъ же лицъ.

— Такъ завтра, — говорилъ онъ, — когда я привяжу себя къ Бонпару, это не будетъ съ моей стороны простою мѣрой предосторожности, это будетъ равносильно клятвенному обѣщанію передъ Богомъ и передъ людьми составлять какъ бы нѣчто единое съ моимъ товарищемъ и скорѣе умереть, чѣмъ вернуться безъ него.

— Я принимаю вашу клятву, Тартаренъ, и съ своей стороны клянусь! — воскликнулъ Бонпаръ, поднимаясь изъ-за стола.

Трогательная минута! Взволнованный пасторъ подошелъ къ герою и пожалъ ему руку, по-англійски, раскачивая ее, какъ пожарный насосъ. За пасторомъ послѣдовала его супруга, за нею дочки съ такими же chackenhand'ами, достаточно сильными для подъема воды на пятый этажъ. Делегаты, надо сказать правду, не проявили особеннаго энтузіазма.

— Eh bé! Что до меня, — сказалъ Бравида, — то я раздѣляю мнѣніе г. Бальте. Въ такихъ дѣлахъ всякій свою шкуру береги, чортъ возьми, и я отлично понимаю ударъ киркою по веревкѣ…

— Вы меня удивляете, Пласидъ! — строго замѣтилъ Тартаренъ, потомъ, наклонившись къ самому уху капитана, добавилъ:- Перестаньте… Что вы?… На насъ смотритъ Англія!

Храбрый вояка все еще злобствовалъ въ душѣ за экскурсію въ Шильонъ и отвѣтилъ выразительнымъ жестомъ, означавшимъ: "А наплевать мнѣ на эту самую Англію!" Онъ, навѣрное, дождался бы очень серьезной головомойки отъ президента за такой цинизмъ, если бы не вмѣшался въ разговоръ унылый молодой человѣкъ, переполненный грогомъ и скукой. Онъ тоже считалъ, что проводникъ хорошо поступилъ, перерѣзавши веревку: онъ такимъ образомъ сразу освободилъ отъ жизни четырехъ несчастныхъ, молодыхъ еще, то-есть обреченныхъ долго, пожалуй, влачить свое существованіе; онъ однимъ ударомъ кирки далъ имъ покой, погрузилъ ихъ въ небытіе… Что можетъ быть благороднѣе и великодушнѣе такого поступка?

— Какъ, молодой человѣкъ! — вскричалъ Тартаренъ. — Можно ли въ ваши лѣта говорить про жизнь съ такимъ отчаяньемъ, съ ненавистью?… Чѣмъ она васъ такъпрогнѣвила?

— Ничѣмъ, — она наскучила мнѣ.

Онъ изучалъ философію въ Христіаніи и, поддавшись вліянію идей Шопенгауэра и Гартмана, рѣшилъ, что жизнь мрачна, нелѣпа, безсмысленна. Готовый на самоубійство, онъ, по настоянію родныхъ, отложилъ всѣ книги въ сторону и отправился путешествовать, жалуясь вездѣ на ту же скуку, на ту же мрачную безцѣльность жизни. Тартаренъ и его товарищи казались тоскующему шведу единственными существами, довольными жизнью, изъ всѣхъ, кого онъ когда-либо видалъ на своемъ вѣку. Добрякъ П. А. K. разсмѣялся.

— Это уже дѣло племенной особенности, молодой человѣкъ, — сказалъ онъ. — Мы всѣ таковы въ Тарасконѣ, въ нашемъ Богомъ хранимомъ краю. Тамъ съ утра до ночи смѣются и поютъ, а въ остальное время пляшутъ фарандолу… вотъ такъ, вотъ! — и онъ началъ выдѣлывать антраша съ легкостью и граціей молодаго медвѣдя-муровлятника.

Но у делегатовъ нервы не были такъ устойчивы и воодушевленіе такъ неистощимо, какъ у ихъ президента. Экскурбанье ворчалъ недовольнымъ тономъ:

— Президентъ опять расходился… Время-то уже къ полночи.

— Спать пора, вотъ что! — вышелъ изъ себя Бравида. — Моихъ уже силъ нѣтъ… Ревматизмъ…

Тартаренъ согласился, вспомнивъ о предстоящемъ на завтра восхожденіи на Монъ-Бланъ. Тарасконцы забрали подсвѣчники и отправились на покой, а старикъ Бальте занялся приготовленіемъ припасовъ, наймомъ проводниковъ и муловъ.

---

— Té! Снѣгъ идетъ! — проговорилъ Тартаренъ, какъ только проснулся и увидалъ оконныя стекла запушенными инеемъ и всю комнату залитою бѣловатымъ отблескомъ. Но онъ скоро понялъ, что ошибся и что весь этотъ свѣтъ былъ отраженіемъ яркихъ солнечныхъ лучей, заливавшихъ возвышающійся противъ окна Монъ-Бланъ. Нашъ герой открылъ окно, чтобы подышать свѣжестью вѣтерка, вмѣстѣ съ которымъ ворвались въ комнату звуки колокольчиковъ идущаго на пастбище стада и завыванія пастушьихъ роговъ. Отъ всего вѣяло чѣмъ-то здоровымъ и первобытно-простымъ, чего Тартаренъ не видалъ въ Швейцаріи.

Внизу его дожидались проводники. Шведъ уже сидѣлъ на своемъ мулѣ; въ толпѣ любопытныхъ была вся семья пастора, его бойкія дочки пришли въ утреннихъ костюмахъ обмѣняться еще разъ chackenhand'омъ съ героемъ, которымъ онѣ пробредили всю ночь.

— Славная погода! Поторапливайтесь! — кричалъ хозяинъ, сверкая голою головой на солнцѣ.

Какъ ни поторапливался Тартаренъ, для него было не легкою задачей разбудить делегатовъ, которые должны были проводить его до Пьеръ-Пуантю, гдѣ кончается проходимая для муловъ дорога. Ни просьбы, ни убѣжденія не дѣйствовали на командира Бравиду; надвинувши ночной колпакъ на уши и уткнувшись носомъ въ стѣну, онъ на всѣ доводы президента отвѣчалъ циническою тарасконскою поговоркой: