Янко Есенский - Демократы

— Напрасно я ей твержу, что не дождется…

— Хорош заместитель, — бесился адвокат, — а я еще кормлю его! — ругал он себя. — А эти мои сороки, — вспомнил он жену и дочь, — кого только не тащат к нам в дом! Его восторг перед Аничкой был втоптан в песок тропинки. — Вернусь домой, расскажу им, сами попросят избавить их от подобного общества. Не бывать тебе в моей конторе! Не целоваться больше!

И мысль, что теперь у него есть основания отказать Ландику от дома и отклонить его услуги в конторе, что эти известия положат конец нежелательной дружбе, а с ней и упражнениям в искусстве поцелуев, помешала излиться горячему потоку слов, рожденному оскорбленным самолюбием и гордостью значительного человека, ныне уже крупного политика. Была уязвлена еще и гордость отца, уверенного, что его дочь — самая красивая. Он не понимал, как молодой человек, не говоря уж о каком-то комиссаре Ландике, может обращать внимание на кого-то еще, помимо Желки. Он снова обозвал Ландика неблагодарным, а себя простофилей: замолвил словечко председателю, чтоб этакое «ничтожество» включили в списки! При первой же возможности он передвинет его на самое последнее место.

Петровича несколько успокоила и утешила мысль, что пан председатель исключительно благосклонен к нему.

— Эй! Пан депутат! Не туда, — кричал с горки Микеска. — Нам еще к бургомистру надо зайти.

— Ау! Зачем? — отозвался адвокат снизу.

— Да насчет той чечевицы.

— А-а!..

Он поднялся на горку к секретарю, и они вместе отправились к бургомистру.

— Ландик теперь — кандидат, — Петрович оскалил в улыбке крепкие зубы, пытаясь разрезать ложкой фрикадельку в супе. Ложка скользила, фрикаделька вертелась, грозя выскочить из тарелки в соседнюю комнату.

— И всего-то на месяц-другой, — снисходительно оценила пани Людмила достижение мужа, с опаской поглядывая на непокорную фрикадельку, которая, выскочив, того и гляди, попадет кому-нибудь в глаз. Не выдержав, она заметила:

— Разрежь ее ножом и возьми вилку, не то убьешь кого-нибудь. — И снова заговорила о Ландике, указывая пальцем на буфет, словно в нем находилось краевое управление: — А потом опять вернется к себе в управление читать газеты. Жаль молодого человека. От этих газет он одуреет окончательно.

— Жаль? — засмеялся адвокат. — Вы все еще надеетесь устроить его в мою контору? Жаль. Вы о нем так печетесь, а он вами совсем не интересуется.

И адвокат пересказал услышанное в Старом Месте от Микески. Он не пожалел перца, чтобы сдобрить им всю эту историю — «не мешает немножко раздражить их самолюбие!» — чтобы они остыли к «пану комиссару». Может, теперь-то они перестанут с ним возиться и водить в дом, развлекаться с ним по вечерам и тешить его надеждой стать компаньоном Петровича.

— Его ждет кухарка, — злорадно удовлетворил Петрович любопытство женщин. — Ты хотела оставить его про запас для Желки в роли заместителя, а в заместительницы попала Желка, — тут он кивнул на дочь. — Политическим кандидатом пускай еще побудет, но кандидатом в члены семьи — ни в коем разе! Вообще пора порвать эти родственные отношения, Желке больше незачем с ним упражняться. Никаких «Яников». Хватит с него и «какого-то комиссара Ландика«, без «пана».

«Ага, не ждали?» — добавил он про себя, зачерпнув полную ложку супа, но задержал ее на мгновенье в воздухе, чтобы проверить произведенное впечатление. В наступившей тишине он услышал, как суп зажурчал, выливаясь обратно в тарелку. Молчание свидетельствовало, что новость не из приятных. Желка вспыхнула и объявила, что ни в каких заместителях не нуждается и сама ни у кого заместительницей не будет. Для нее Ландик — ничто. Пани Людмила оскорбилась за дочь. Предпочли кухарку!

— Не станем связывать шелковую нить со шпагатом, — чавкал Петрович, подразумевая под шелковой нитью Желку, а под шпагатом — Ландика.

— Кто же их связывает? Разве ты. Не я же, — вырвалось у пани.

— Я?

— Ты его сюда привел.

— Я? Не болтай чепухи!

— Ты, ты…

— Он сам пришел, — разрешила их спор Желка. — И не ругайтесь. Никто никого связывать не собирается.

— Вязать следует похожее с похожим, — поставил точку Петрович и тут же, улыбнувшись про себя, поддразнил: — А та — красивая девчонка.

Это было еще неприятней. Жена огрызнулась:

— По тебе — любая юбка хороша.

— Не сравнить с тобой, — отрезал он иронически.

— Спасибо. Жены всегда выдры.

— Ты — первая и единственная…

— Выдра, — не дала ему докончить жена.

— Если хочешь.

— Опять вы ссоритесь, — положила ложку Желка. — Пообедать не дадут. — И напомнила матери, что о присутствующих вообще не говорят — ни хвалят, ни ругают. А со стороны отца было бы просто смешно хвалить маму в глаза.

— Помолчала бы. Я тебя всегда хвалю в глаза, — нервно сказала мать.

— Это дурной тон. Я люблю людей, которые хвалят за спиной.

— Таких не бывает.

— А отец? Хвалит же он Аничку.

— Зато Ландика называет шпагатом. Он хвалит только Маришек да Аничек. Это и есть настоящий дурной тон.

— А если она и в самом деле мила? Я бы с удовольствием посмотрела на нее. Должно быть, красавица. Отец недаром назвал ее «девчонкой». В этой «девчонке» слышится не только восхищение ее красотой, но и что-то интимное, какое-то дружеское расположение.

Желка подтрунивала над отцом и матерью, напоминала, что суп остывает, и вдруг дрожащим, фальшивым голосом запела: «Ах, эта любовь!» — показывая, что любовь ей смешна. Она не хотела, чтобы родители видели, как задета она известием о Янике, и попыталась совладать с собой, погасить бурю, бушевавшую в ее душе, боясь, что она вырвется наружу, отразится на лице, заставит дрогнуть ее уверенный голос, и родители заметят молнии в ее глазах, ее горькие, грозовые мысли прорвутся оскорбленным криком, и польются слезы, вызванные вероломством Ландика.

«Каков! — гремело в ее душе. — Я ему не подхожу. А с ней давно знаком. Еще до поездки в Брезнице к тетке Микласовой. А со мной лизался. Ну погоди же!»

— Могу тебе ее показать, — отец встал из-за стола. — У меня в делах есть ее фотография.

— Аванс на расходы? — кольнула жена, которую опять охватило беспокойство.

— Этот аванс дороже красавиц на тысячных банкнотах, — кинул он и пошел за фотографией.

— Неси уж все, что есть, — насмешливо прокричала жена ему вслед.

— Не все сразу, по порядку, — отшутился он.

— Вот не знала, что к судебным актам прилагаются фотографии женщин, — обратилась пани Людмила к Желке, и лицо ее приняло озабоченное выражение. — Все мужчины таковы — даже старые козлы, о молодых я уж не говорю. Господи! До чего глупы! Чем старше, тем глупее и тем больше у них рогов. Бог знает что воображают, а молодые над ними смеются. Похожее с похожим! В ослеплении они не замечают, что у них под носом протянута веревка, отнюдь не шелковая. Погоди, он еще станет отбивать ее у Ландика. А тебе наука, — голос ее зазвенел, — не кокетничай со своим Яником! Ты еще слишком молода, чтобы соперничать со служанками.