Михаил Лакербай - Тот, кто убил лань

— И самой лучшей! — добавил Чичико.

Царкваква.

Перевод С. Трегуба

Как-то я встретил друга, которого давно не видел. Он благодушно улыбался. Я же был хмур и невесел. Он обратил на это внимание. — Что с тобой?

— Плохое настроение, — ответил я.

Он сказал:

— Пойдем ко мне, оно у тебя сразу исправится.

— Вряд ли мне станет у тебя веселее, настроение по заказу не меняется, — возразил я и нехотя все же поплелся за ним.

Мы вышли на окраину Сухуми, за так называемый Красный мост, где начинаются маленькие домики, утопающие в зелени, где так тихо и уютно. Вот и домик моего друга. Оттуда доносились звонкие голоса детей.

— У тебя именины сегодня? — спросил я. — Столько ребят: тринадцать. Да, тринадцать детей.

— Нет никаких именин, — ответил он. — Это все мои дети.

Я впервые улыбнулся в тот день.

Глядя на щуплую фигуру друга, трудно было представить его отцом такого большого семейства.

Жена друга радушно пригласила меня к столу. Мы сели обедать. В конце стола я увидел глубокую миску, наполненную царкваквой — кислым молоком с мамалыгой. Чудесное детское блюдо у абхазов. Кто знает, может быть, царкваква — одна из главных причин абхазского долголетия. Сколько людей помнят свою детскую манную кашу! А у нас все начинали с царкваквы. Я улыбнулся, вспомнив свое детство.

Друг сказал:

— Считаю: ты улыбаешься уже второй раз. — Он обратился к жене: — Расскажи ему про царквакву. Он будет хохотать. Жаль, что я не поспорил с ним, когда, обещал исправить ему настроение.

Хозяйка подвинула к себе миску с царкваквой и начала кормить тринадцатого ребенка.

— Это было в годы войны, — сказала она. — Мы коротали вечера при свете очага. Было уже совсем темно, я купала детей и волновалась, почему так долго нет мужа. Что его задержало в городе? Наконец он входит, ведя за руку ребенка, и начинает кричать: "Что ты за мать? Не можешь собрать своих детей на ночь! Я иду домой, смотрю, в канавке у самой калитки копошится ребенок! Мать оставляет ребенка на улице! Поскорей накорми его и купай!" Меня очень обидели слова мужа. Я — плохая мать? Я начала на него кричать, что он — плохой отец! Ребенок во время нашей перебранки рвался к дверям. "Что, снова к своим камням в канаве? — прикрикнул на него муж. — Я их разбросал. Если ты сейчас же не станешь кушать свою царквакву, тебе достанется. Где моя плеть?" — "Не надо, обойдемся без твоей плети", — сказала я, подвела ребенка к столу и дала ему царкваквы. Малыш с аппетитом съел миску царкваквы, но когда я потащила его купать, он стал кричать и вырываться из рук: "Я хочу домой... к маме!.." — "Что-о? — Я подвела малыша к очагу. — Унан! — крикнула я мужу. — Это не наш! Это соседский!"

Муж посмотрел и сказал: "Да, это не наш. Это какой-то чужой. Первый раз вижу его".

"Тебе своих детей мало? — набросилась я на мужа. — Чужих стал таскать домой? А царкваква? Что теперь дадим нашему малышу?"

Я хохотал до слез: "Царкваква! Царкваква!"

Мой друг и хозяйка ласкаво смотрели на меня, довольные тем, что их гость развеселился.

Аламыс.

Перевод автора

Жарким июльским днем я как-то проходил по главной улице Гудауты. В цветущем садике на зеленой скамье сидел старик. Он провожал взглядом каждую курортницу и хмуро смотрел им вслед. Он злобно кривил губы, глядя на женщин, медленно шагающих в своих летних нарядах, подчас слишком фривольных для центра города. Я сел на скамью рядом с ним. Что-то в облике старика заинтересовало меня.

Вдруг, повернувшись в мою сторону, он глухо сказал:

— Бесстыдство!

Я рассмеялся.

— Отец, — сказал я ему, — полезно для здоровья так ходить.

Он упрямо повторил:

— Бесстыдство!..

Я понял что спор с ним бессмыслен.

Никакими доводами его нельзя было переубедить. Я хотел было уйти, не слеза, блеснувшая на щеке старика поразила меня.

— Ты плачешь? — в испуге спросил я.

Он тихо сказал:

— Это было сорок лет тому назад... Моя младшая сестренка — красавица Чимса повредила себе глаза. Мы кили тогда в Очамчире. Ей было только шестнадцать лет. Куда только и к кому только ни возил я ее; но вылечить глаза уже нельзя было. С каждым днем все больше тускнели краски мира, все хуже она видела... И когда совершенно убедилась, что полная слепота — ее удел, она воспользовалась моим отсутствием и бросилась под поезд. Это было в Одессе, куда я возил ее к известному глазному врачу. Я вернулся уже тогда, когда чужие наполнили наш дом. Люди узнали ее, принесли растерзанное тело и положили на кровать. Я услышал их разговор:

"Почему она в мужских брюках?"

"Неужели на ней нет белья?"

Я узнал свои брюки. Женщины раздели сестру, на ней было белоснежное, тонкое белье.

"В чем же дело? Зачем она надела мужские брюки?" — недоумевали люди. Только я один понял, почему сестра так сделала.

— Аламыс! Думая о том, что поезд, раздавив ее, откроет ее наготу, она надела мои брюки...

Старик замолчал, потом повернулся ко мне и сказал:

— Тебя удивляет, что, идя на такой шаг, она думала о своей наготе? Аламыс — сильнее смерти.

Я не удивлялся... Я смотрел на старика с глубоким почтением и сочувствием к его горю.

Сын народа.

Перевод С. Трегуба

Это было в первые годы Советской власти в Абхазии. Приехал в Сухуми старик крестьянин — с ним случилась какая-то беда. Вот он и приехал, чтобы подать жалобу "самому главному начальнику". Таким человеком в Абхазии был Чанагв, его в народе любовно называли "наш Чанагв".

Старик разузнал, где живет "самый главный начальник", и отправился к нему, но не застал дома. Пришлось ждать на улице.

Так прошло несколько часов. А когда к дому подъехал Чанагв, старик, не долго думая, упал перед ним на колени и протянул сложенный лист бумаги:

— О!.. О!.. Прошу тебя, наш главный начальник Чанагв! Прочти эту бумагу и помоги мне, несчастному.

Чанагв опешил:

— Зачем же на коленях? Встань сейчас же! Немедленно встань!

— Нет, нет, патени [1] Чанагв, — ответил старик. — Я постою на коленях... Так лучше дойдет мое прошение.

— Я такой же крестьянин, как ты! — рассердился Чанагв. — К тому же ты — старый, почтенный человек, а я моложе тебя. Встань и расскажи: в чем дело?

— Нет, я не встану, пока ты не прочтешь бумагу, — упорствовал старик

Все это происходило днем на одной из самых людных улиц Сухуми. Собралась толпа любопытных: что же будет дальше?

Тогда Чанагв, видя, что ему не удается переубедить старика, сам опустился на колени и сказал:

— Ну что ж, теперь и я в равном с тобой положении. Давай прошение и рассказывай, что приключилось.

Люди, наблюдавшие это, начали кричать старику:

— Встань, что ты делаешь? Ты заставил нашего Чанагва стать на колени. Вставай же!

Старик смущенно поднялся и вместе с Чанагвом вошел в дом.