Лоренс Даррел - Маунтолив

«Мои слова, Нессим? — рыкнул он и, кивнув, добавил: — И слова Таор. Когда придет время, мы будем знать, что нам делать. Никто не должен бояться. Мы не мечтатели, не прожектеры».

« Прожектеры, — выкрикнул, задохнувшись, Нессим, почти уже вне себя от страха за все и вся, от бессилия, обиженный до глубины души нежеланием младшего брата понять, увидеть, принять если не слова, то хотя бы его самого. — Вы и есть прожектеры! Я тысячу раз объяснял тебе, что мы пытаемся сделать… чего мы хотим, разве не так? Только тупой крестьянин, идиот вроде тебя…» — Но слова эти, стрекалом, бандерильями вонзившиеся бы в иное время Нарузу в душу, пропали втуне. Наруз сжал губы и сделал секущее движение рукой, разрезав слева направо перед собою воздух.

«Слова, — сказал он жестко. — Теперь я знаю тебя, брат мой».

Нессим оглянулся вокруг дико, словно бы в поисках поддержки, словно бы в поисках орудия, достаточно тяжелого, чтобы вколотить привезенные с собою истины в тупую эту голову. Волна истерической по сути ярости захлестнула его, ярости на одуревшую эту скотину без единого проблеска мысли в глазах. Он весь дрожал: ему и пригрезиться не могло ничего подобного, покуда он ехал из Александрии, такой решительный, такой собранный.

«Где Лейла?» — спросил он резко, словно одно ее имя, как заклинание, могло помочь ему, и Наруз рассмеялся коротко, как плетью щелкнул:

«В летнем домике, ты разве не знаешь? Почему бы тебе не сходить к ней, если так хочется? — Он хохотнул опять и добавил, кивая головой с нелепым ребяческим выражением лица: — Она теперь сердится на тебя. Наконец-то, хоть раз в жизни, на тебя, а не на меня. Ты заставил ее плакать, Нессим». — Нижняя губа его дрогнула.

«Пьяница», — беспомощно прошипел Нессим.

Нарузовы глаза сверкнули. Он хекнул резко, коротко, как взлаял, откинув голову назад. Затем внезапно, без всякого перехода ухмылка исчезла, опять сменившись раздумчивым, скорбным выражением лица. Он облизнул губы и прошептал:

«Йа, Нессим», — еле слышно, словно обретая мало-помалу прежнее чувство пропорции.

Но Нессим, побелевший от ярости, был почти уже вне себя. Он кинулся наверх, схватил Наруза за плечи, встряхнул и принялся орать на него в голос:

«Кретин, ты же нас всех подставишь! Вот на это посмотри, это от Серапамуна. Комитет самораспустился до тех пор, пока ты не прекратишь нести чушь. Ты понимаешь? Ты рехнулся, Наруз. Бога ради, Наруз, пойми ты, о чем я говорю… — Но большая братнина голова качалась теперь из стороны в сторону и вовсе безжизненно, противоречивые чувства, как волны мячиком, играли его лицом, он был как бык, затравленный, загнанный в угол, опустивший голову на тяжкой шее. — Наруз, послушай же меня».

Лицо, медленно поднявшееся Нессиму навстречу, стало, казалось, в два раза больше, пустое, с потухшим взором, полным в то же время неким новым знанием, которое и близко не было знакомо со стерильными круговоротами разума; он полон был непонимания и гнева, смятенного, больного, ищущего, как выразить себя, как сказать. Они глядели друг на друга в ярости. Нессим был белый как мел и дышал тяжело, брат же его сидел неподвижно и просто смотрел на него, раздвинув губы, обнажив белоснежные зубы, будто загипнотизированный.

«Ты меня слышишь? Ты что, оглох? — Нессим тряхнул его еще раз, но Наруз одним движением глыбистого плеча сбросил назойливую руку, лицо его стало наливаться кровью. Нессима несло, он не мог уже остановиться, клубок проблем без конца и начала бился внутри, искал выхода и вылился в конце концов в несвязный поток обвинений: — Ты уже нас всех подставил, даже Лейлу, даже себя самого, даже Маунтолива». — По какой такой случайности сорвалось у него с языка это роковое имя? Один этот звук словно бы наэлектризовал Наруза, наполнил его до краев иным, торжествующим, отчаянным чувством.

«Маунтолив, — выкрикнул он низким, рыкающим голосом и явственно заскрежетал зубами; еще чуть-чуть, казалось, и он взорвется, как варяжский берсерк. Однако же он не двинулся с места, и только рука его коротко дернулась к рукояти бича. — Эта британская свинья!» — прогремел он, едва ли не выплевывая слово за словом.

«Зачем ты это сказал?»

И следом совершенно внезапно Наруз преобразился еще раз: тело его обмякло, осело, он глянул вверх с ехидной какой-то миной, усмехнулся и сказал почти что шепотом:

« Ты продал ему нашу мать , Нессим. Ты знал, что отец этого не переживет».

Это уже было слишком. Нессим обрушился на него всем телом, молотя кулаками, выкрикивая безостановочно одно ругательство за другим на арабском, и бил его, бил. Но удары сыпались мякиной на это каменное тело. Наруз не сдвинулся с места, не сделал даже попытки уйти, защититься, — здесь, по крайней мере, приоритет старшинства устоял. Он не мог ответить старшему брату ударом на удар. Но, сложившись вдвое, хихикая под градом абсолютно бессмысленных ударов, он снова и снова повторял ядовито и тихо:

« Ты продал нашу мать ».

Нессим бил его, покуда не ссадил себе костяшки до крови. Наруз согнулся под лихорадочным этим натиском все с той же куражливой, гордой и горькой ухмылкой, повторяя свистящим, ликующим шепотом одну и ту же фразу. В конце концов Нессим сам крикнул: «Хватит», — остановился, откинулся на перила и под тяжестью изнеможения своего скатился вниз, до первой лестничной площадки. Он весь дрожал. Погрозив кулаком темной, сидящей на верхней ступеньке фигуре, он крикнул нечто несусветное:

«Я сам пойду к Серапамуну, лично. Ты еще узнаешь, кто здесь хозяин».

Наруз издал короткий презрительный смешок и ничего не ответил.

Оправляя на ходу пришедшую в полный беспорядок одежду, Нессим сбежал по ступенькам вниз, в теперь уже совершенно темный двор. Лошади, его и фактотума, стояли у железной коновязи за дверью. Он вскочил в седло, все еще дрожа и бормоча себе что-то под нос; из-под аркады тотчас выбежал Али и отпер ворота. Наруз уже стоял хорошо различимый на фоне желтого, изнутри освещенного окна гостиной. Яркие языки ярости на всех и вся плясали у Нессима перед глазами, но была и нерешительность: он ведь прекрасно отдавал себе отчет в том, что миссия его далека от завершения, да что там — провалилась полностью. Со смутной, не вполне еще сложившейся идеей предложить молчаливой фигуре на лестнице еще один шанс вступить в переговоры или же попробовать найти rapprochement [89]он послал коня своего обратно во внутренний дворик и встал посередине, глядя вверх. Наруз пошевелился.

«Наруз, — сказал Нессим тихо. — Я говорю тебе раз и навсегда. Ты еще увидишь, кто из нас будет хозяином. На твоем месте я бы…»

Но темная фигура разразилась в ответ хохотом.

«Хозяин и слуга, — крикнул Наруз презрительно. — Да, Нессим. Мы оба увидим. А теперь…»