Пэлем Вудхауз - Общество для Генри

— Постараюсь отделаться от него как можно скорее. Ой, совсем забыл. Я же обещал ему книгу.

— «Кровавый Бредли» Томаса Харди, он же Билл Харди, он же Адела Бристоу. Очень интересный тип, Генри. В ранней юности собирал лимоны. Где его книга?

— В картинной галерее.

— Я принесу.

Беседа Генри с викарием была непродолжительной. Последний хотел узнать, согласен ли Генри, как теннисоновский сэр Уолтер Вивиан, порою летней на целый день до самого заката в свои луга пустить народ окрестный. Окрестный народ в данном случае означал школьников и мальчиков из Церковной Бригады. Генри выразил согласие, на чем эта часть разговора закончилась. Когда вернулась Джейн, они уже весело обсуждали шансы сассекской команды на победу в чемпионате графства по крикету. Викарий ушел с «Бредли» под мышкой, и Генри, подняв глаза на Джейн, с удивлением увидел, что веселье ее куда-то улетучилось, сменившись мрачной озабоченностью. Казалось, за это короткое время она пережила какое-то потрясение.

Генри не пришлось долго томиться в неведении. Подобно Келли, Джейн предпочитала действовать напрямик.

— Генри, — сказала она, — этот твой Стикни украл пресс-папье Красавчика.

Если Джейн полагала, что известие ошеломит аудиторию, то она не обманулась в своих ожиданиях. Она думала, что Генри вздрогнет, и, разумеется, он вздрогнул так, будто шило, проткнув шезлонг, вошло в его мягкие ткани на дюйм с четвертью.

Генри с горечью думал, как странно, что три вполне разумных человека — он, Уэнделл и Келли — составили план, который (пользуясь терминологией Алджи) считали совершенно железным, и не заметили изъяна, который должен был бросаться в глаза, как костюм-тройка на матче Итон-Хэрроу.

Теперь он видел, какое это было безумие: запускать операцию, пока в доме Джейн. Надо было подождать, пока закончится ее отпуск. Она не страдала чрезмерным любопытством, но в галерею заходила часто — Генри с болью вспомнил, что сам ее туда и отправил. Любой букмекер принимал бы ставки на то, что рано или поздно она обнаружит исчезновение пресс-папье, в соотношении десять к одному.

Теперь надо было придумывать, как выкрутиться. Разумеется, он предпочел бы сказать правду — это всегда приятно, если уверен, что не будешь потом жалеть — но все же сдержался. До сих пор Джейн обнаруживала похвальную широту взглядов, но вполне вероятно, что легкий душок бесчестности в деле Стикни-Параден вызовет ее возмущение. Короче, она может наложить вето на всю сделку, а уж если Джейн наложила вето, его не отменишь — она существо упрямое и давно усвоила, что женщина, которая не умолкает, всегда добьется своего.

Если же возобладает широта взглядов, и Джейн скрепит предприятие своим одобрением, опасно давать ей в распоряжение факты. Даже самые лучшие девушки при всем желании сохранить тайну не выдерживают, и сведения, не подлежащие разглашению, по секрету выбалтываются лучшей подруге. А всем известно, что такое лучшие подруги. Сказать им что-нибудь по секрету — все равно что сразу объявить это в дневной программе Би-Би-Си.

Итак, Генри пребывал в раздвоенье острого ума. Решив наконец, что предпочтительно утаить тайну, он довольно правдоподобно ахнул, и Джейн продолжила рассказ.

— Я зашла в галерею за книгой и случайно взглянула на витрину с фамильными ценностями. Пресс-папье там нет. И не спрашивай, уверена ли я, потому что уверена на все сто.

Здесь, конечно, Генри мог бы сказать, что отправил пресс-папье в химчистку, но такая простая уловка не пришла ему в голову, и Джейн продолжала.

— И очевидно, украсть его мог только мистер Стикни.

— Да ладно тебе! — слабым голосом выговорил Генри. Как он ни старался, вышло не убедительно. Джейн только отмахнулась от его жалкого блеянья.

— А кто еще? Если в доме одновременно находятся ценное французское пресс-папье восемнадцатого века и страстный собиратель таких пресс-папье, и в один прекрасный день оно исчезает, на кого первым делом падет подозрение? И не говори мне, что Стикни — порядочный американский джентльмен, воспитанный в уважении к чужой собственности. Он — коллекционер, а всем известно, что одержимость коллекционеров не знает границ. Единственный способ уберечь приглянувшуюся им вещь — приколотить ее гвоздями, хотя и это не дает стопроцентной гарантии.

Генри ничего не мог противопоставить этой безжалостной логике. Перри Мэйсон, без сомнения, нашел бы аргументы защиты, но Генри принадлежал скорее к типу Гамильтона Бергера. Он признал, что улики и впрямь указывают на Стикни.

— Удивительно, — сказал он, утирая выступивший на лбу пот.

— Что удивительно?

— Что Стикни мог такое сделать.

— Ничего удивительного, — отвечала жестокая племянница. — Готова поклясться, это не первая его кража. Может, он все свои пресс-папье попер из домов, в которых гостил. Вот почему он может жить на Парк-авеню — коллекция не стоит ему ни цента. Ну, какие шаги ты намерен предпринять?

Генри сморгнул. Слова Джейн напомнили ему про Даффа и Троттера. Он ответил, что не видит никаких возможных шагов. Не будь Джейн такой хорошенькой, можно было бы сказать, что она фыркнула.

— Неужели ты спустишь этому жулику?

— Пожалуйста, не называй его жуликом.

— А как прикажешь его величать? Ворюгой? Домушником? Крысой преступного мира? Надо немедленно вывести его на чистую воду. Эркюль Пуаро раскусил бы его с первого взгляда. И знаешь, как бы он поступил, узнав об исчезновении пресс-папье? Пошел бы к Стикни и сказал: «У вас есть две минуты, чтобы вернуть похищенное, иначе я вызову полицию». Так мы и должны сделать.

— Я не могу. Господи, нет, я не могу.

— Тогда скажу я.

Эти ужасные слова подействовали на Генри, как новый укол шилом. Мысль, что племянница заговорит с несчастным, измученным совестью Стикни об украденном пресс-папье, парализовала его члены. Товарищ по заговору и без того настолько издерган, что ему за каждым кустом мерещатся частные сыщики. Слова Джейн его доконают. Генри явственно представил, как мистер Стикни в приступе истерии хватается за горло и сдавленно хрипит. Разыгравшееся воображение уже рисовало, как поспешно вызванный доктор убирает стетоскоп и с трагическим выражением констатирует смерть.

— Нет, нет, НЕТ! — закричал он. — Не смей этого делать!

— Почему?

На Генри снизошло озарение. Наконец-то он вспомнил решающий аргумент, который должен был предъявить в самом начале. Его голос, звучавший в продолжение разговора как блеянье особо робкой овцы, внезапно окреп и стал звонким, как горн.

— Потому что он собирается купить дом, вот почему. Я сказал, что приглашаю его сюда в надежде сбыть с рук этого мерзкого белого слона. Все висит на волоске. Разумеется, меньше всего на свете я хочу с ним ссориться, и если ты думаешь, что я позволю обвинять его в краже всяких там пресс-папье, ты глубоко заблуждаешься. Он в две минуты соберет вещи и поминай, как звали. Так что, сама видишь, ни о каких разоблачениях не может быть и речи. Мне все равно, как поступил бы Эркюль Пуаро, я так поступать не собираюсь, а если ты это сделаешь, юная Джейн, я освежую тебя тупым ножом и окуну в кипящее масло. Пусть оставит себе это чертово пресс-папье, мы его спишем на деловые издержки. А теперь мне пора. Надо написать письма, кучу деловых писем. Я уже и так с ними запоздал.