Константин Гамсахурдиа - Десница великого мастера

Долго бродил он по Египту. На одной из пирамид он прочитал арабскую надпись:

Покинь секту, стань предметом ненависти,

Коварное время ее посмеет тронуть тебя.

Стань дервишем, нищим, безродным:

Научись у моря, как успокоиться после волнения.

Гони прочь от себя суетное земное величие.

Достойно заслужи гнев царей.

Стихи эти, вычитанные им в безлюдной пустыне, глубоко запали ему в сердце. Он стал дервишем, ночевал в нищенских притонах.

Потом уехал в Багдад. В день его прихода в этом городе разразилась страшная буря: были гром и молния, огненный столб спустился с неба, полил черный дождь. Вечером на небе показалась звезда с копьевидным хвостом. Потрясенные жители приписывали все это гневу аллаха, падали ниц и молились.

Событие это навело Фарсмана на размышления, и он стал увлекаться астрологией.

Он был уже не молод, и его потянуло на родину.

Багдадский халиф назначил его звездочетом ко двору тбилисского эмира. В Тбилиси он основал первую обсерваторию и тогда же принял прозвище Фарсмана Перса.

…Когда тбилисский эмир сразился с Багратом III у Дигоми, Фарсман попал в плен к царским воинам. Он был среди лазутчиков-сарацин, намеревавшихся тайно пробраться в Тухарисский замок.

Недолго просидел он в темнице Уплисцихе. Баграт Куропалат взял его к себе во дворец толмачом. Спустя год Георгий I назначил его главным зодчим.

…В окрестностях крепости Мухнари снова закричал петух. Другой заспорил с ним, стали перекликаться са-натлойские петухи.

Сидит согбенный Фарсман Чорчанели у догорающего камина. Завтра, послезавтра или через неделю утонет в луже тот, кто переплывал в своей жизни столько морей,

Маленькая лужица захлестнет многоопытного бродягу вселенной, обездоленного и на своей бывшей родине.

Снова вспоминает он наставления мудрого Вардана: «Жизнь есть пустыня безводная, старайся ее обойти…»

«Кто я? — думает Фарсман о себе. — Я не христианин, не иудей, не мусульманин». Без веры, без бога, без родины гибнет он среди своих соплеменников. И за что же?

За маленькую, с ноготок, девушку, за девчонку Фанаскертели! Ему отрубят голову, выбросят его труп в балку за крепостью Гартискари, и не останется на свете никого, кто бы рассказал потомству обо всех мытарствах его души.

Служанка Теброния лежит, вытянувшись на спине, храпит себе беззаботно, и лицо ее, покрытое родимым пятном, выглядит так, точно скорпионы впились ей в скулы. Снова закричал петух, теперь уже совсем близко, там, где живет его бывший подмастерье Арсакидзе. Откликнулся другой, третий, четвертый, и Фарсман потерял им счет.

«Странное создание петух, — подумал Фарсман. — Это единственное существо среди животных, которое всегда глядит в небо. Петух предвещает восход солнца. Он борется с ночным мраком и бодрствует. Даже лев пугается его странного крика…»

Долго катилась «амфора бездонная», и вот докатилась она до порога позорной смерти.

Снова представил он себе разгневанное лицо Мелхи-седека. На петуха с поднятой головой походил католикос Мелхиседек в тот день, во время проповеди.

Какая— то упрямая непокорность была во всем облике этого скелетообразного, бесплотного старца. Печать тиранической жестокости лежала на его лбу с надутыми жилами и на энергичных скулах. На митре сверкали алмазы, жаром переливал золотой омофор при свете бесчисленных свечей.

Митра и омофор горели так же зловеще, как золоченые шлемы и кольчуги византийских патрициев, когда они с обнаженными саблями бросались на него — Абу-бекр-Исмаил-Ибн-Аль-Ашари.

Католикос Мелхиседек стоял гордый, с поднятой головой, как полководец победоносного войска. Фарсман выглянул в окно. Темный Санатлойский квартал спал. Издалека послышался волчий вой. Петухи вновь за кричали. Объятый лунным светом, простирался небо свод…

Приближалась весна. На горах кое-где еще сверкала ослепительная белизна. Арагвское ущелье зеленело. Зацвел миндаль. На лугах соревновались краски цвета ди кого голубя, волка и моря и, чередуясь, как бы боролись друг с другом на склонах гор. Солнце прощалось с позолоченными куполами мцхетских церквей.

Константин Арсакидзе медленно спускался со ступенек одноэтажного каменного дома, к которому была пристроена полуразрушенная башня. Рати, управителю дворца Хурси Абулели, принадлежал когда-то этот дом. Хурси бежал к сарацинам, забрав с собой свою челядь и управителя дворца. Дома оставил лишь рабыню Нону.. Когда царь Георгий возвел Арсакидзе в сан главного зодчего, он передал ему этот дом.

Дом был окружен фруктовым садом, цветником, разбитым в иранском вкусе, и в саду стояло с десяток пчелиных ульев.

В этом безлюдном доме много лет одиноко жила старая Нона. Развалом семьи пользуются насекомые и пресмыкающиеся. Пауки, развелись по всем углам дома. Жуки и тараканы копошились в ящиках и в шкафах. Огненные скорпионы ползали по полкам и подоконникам.

Нона самоотверженно боролась с ними. Наконец она решила бежать, постричься в монахини, так как узнала, что Рати убит в какой-то войне. И как раз в это время в дом вселили пленного лаза. От радости Нона была на седьмом небе.

Арсакидзе, хоть и был из простой семьи, но не обладал способностью устраивать свое хозяйство, А между тем бывший дом Рати почти развалился. Расшатались стропила, фундамент треснул в нескольких местах от землетрясения, часть кровли сорвало ветром. Фруктовые деревья были побиты морозами и ураганами.

Некому было смотреть за домом, Арсакидзе все; дни пропадал на строительстве, ездил по всей Грузии и следил за постройкой крепостей и храмов. Измазанный известью, возвращался он обычно к вечеру домой, стоя, наспех ел и снова садился за работу.

Сам чертил планы, исправлял выполненные, чужими руками детали. Не доверяя мастерам, он брал иногда в руки резец и высекал из непокорных глыб барельефы, ваял орнаменты, подготовлял рисунки для фресок: Нона ухаживала за ним, как за сыном. Уходя целиком в работу, он забывал о еде. Нона с миской в руке бегала за ним, за своим новым господином, совсем непохожим, на других господ, и умоляла его что-нибудь поесть…

Как тень, пробирался Арсакидзе садом. Нона полола гряды в огороде. Она побежала за ним.

— Ты плохо ел сегодня, сударь, отведай немного кутьи,-упрашивала она.

Арсакидзе торопился, но ему не хотелось огорчать старуху. Она своей заботливостью напоминала ему мать. Не успел он доесть кутью, как Нона, уже несла ему арагвскую форель, поджаренную на глиняной сковородке.

— Я опаздываю, — сказал Арсакидзе, убегая от заботливой, старухи. Арсакидзе проходил мимо дома Фарсмана. «Зайду, проведаю больного мастера», — подумал он, но в это время в санатлойской церкви ударили в било, созывая народ к вечерне. Он вспомнил вчерашние упреки царского духовника: «На обеднях и вечернях что-то не видно тебя, лаз».