Анатолий Приставкин - Тихая Балтия. Латышский дневник

И еще: «Но у Приставкина, который целиком на стороне сепаратистов националистичес-кого толка, это не призыв к миру и согласию, а к покорности и смирению…»

Далее в том же тоне. Подпись: Б. Федоров.

Пытаюсь понять, что же за газета, на обратной стороне письмо с презрением Ельцину, с похвалой лидеру Интерфронта Алексееву, призыв поддержать на выборах полковника Полякова…

Ясно, что газета Иптерфронта. А, может быть, и военных.

Обнаруживаю на полях надпись, сделанную от руки:

«Сукин ты сын, „господин“ Приставкин!

Товарищи тебе волки серые в лесу!»

Однажды меня вызвали в штаб к замполиту:

— Самодеятельностью занимались?

— Занимался.

— Чего же молчите!

— А меня никто не спрашивал.

— В армии не спрашивают. В армии отвечают. Так вот, пора начинать!

— Что начинать?

— Ну, всякое там… Вы чего умеете? Петь? Играть?

— Да.

— И танцуете, говорят?

— И танцую.

— И стихи сочиняете?

— И стихи.

— Вот и начинайте… Скоро смотр!

— Это что — приказ? — спросил я.

— Это совет, — сказал замполит. И напомнил: — А совет начальника закон для подчиненных!

Я зашел к писарю Петрову и попросил написать такое объявление:

«КТО ЖЕЛАЕТ УЧАСТВОВАТЬ В САМОДЕЯТЕЛЬНОСТИ: ЧИТАТЬ, ПЕТЬ И ТАНЦЕВАТЬ, ПРОСИМ ЗАПИСЫВАТЬСЯ В ШТАБЕ. (УЧАСТНИКИ ОСВОБОЖДАЮТСЯ ОТ НАРЯДОВ!)»

Последнее я приписал, чтобы был, как говорят, стимул.

Тяжко было с хором, его в приказном порядке пригнал сам командир роты. Солдат выстроили и заставили петь. Как объяснил ухмыляющийся Петров (заглянув на себя в зеркало), в «добровольно-принудительном порядке».

Ребята, стараясь изо всех сил, грянули строевую: «Эх, Россия, да русская земля, родные березки и поля, как дорога ты для солдата, родная русская земля…» — и так далее.

Выглянул из своей каптерки, заслышав этот рев, украинец-старшина и махнул рукой:

— От орут… Страшно слушать! Да собери моих земляков, мы впятером споем лучше!

Позвали Пислю, других украинцев, зазвучало. Я даже песню для них сочинил, начиналась она так:

Ну, и далее, она из двоих выбирает… И не поймет, кто лучше. И в конце мучается… «Не танкист ли угомонный, авиатор — молодой? Ох, погоны, вы погоны! Ох, пилотка со звездой!»

Потом я сочинил конферанс и стихи для вступления.

Замполит зашел, послушал и сказал:

— Ничего. Продолжайте.

— А что продолжать? А это… Не пойдет?

— Пойдет, но… Чего-то не хватает.

— Чего… не хватает?

— Классовой борьбы мало.

— Борьбы… С кем?

— Я вообще говорю. Вот, скажем, пьесу бы написать…

— Пьесу? О чем? — спросил я ошарашенно. До пьесы я в своем творчестве не додумался.

Политрук мечтательно произнес:

— Об американцах… Как они негров линчуют…

Пьес я никогда не писал, но понимал, что, если прикажут, напишу. Да по сути это и был совет, а, значит, приказ… И тема задана…

У нас в раменском литобъединении про Америку наши рабочие парни писали такие стихи: «Идет миллионер по Нью-Йорку, покуривая махорку»… И ничего, сходило.

Я засел и ленкомнате и через два дня выдал пьесу, под названием «Друзья и враги». О том, что это название из Симонова, я, разумеется, не знал. Из содержания пьесы можно было понять, что друзья это мы, то есть, советские солдаты, а враги — империалисты, от которых мы охраняем границу и мир во всем мире.

Замполит забрал пьесу домой, а наутро без особого энтузиазма высказал свое мнение, что написано в целом грамотно, но он, на всякий случай, передал пьесу в политуправление, они выскажут свои критические замечания в ближайшие дни.

Примерно через неделю меня вызвали в штаб и велели идти в Дом офицеров: «Там вас разбирать будут».

Сказали именно так, будто речь шла о наказании.

В комнате начальника Дома сидели два офицера: майор и подполковник. Они поздорова-лись со мной кивком головы и долго меня рассматривали. Сесть они не предложили, и я перед ними стоял как на параде.

— Пуговку верхнюю застегните, — наконец произнес подполковник.

Он взял в руки мою пьесу, заглянул на первую страницу испросил в упор:

— У кого списал?

Я удивился вопросу и ответил так же коротко:

— Ни у кого.

Он помолчал, разглядывая меня.

— А вы когда-нибудь пьесы писали?

— Нет, — опять ответил я.

Снова пауза. После которой он посоветовал:

— И не пишите.

— Почему? — спросил я.

Он удивился моему нахальству, даже слов не нашел, чтобы ответить. За него сказал майор:

— Но вы же не умеете писать.

— Почему? — опять спросил я.

Их, кажется, стало злить мое упрямство. Майор выхватил у подполковника рукопись, открыл страницу и сказал:

— Тут у вас солдат в госпитале… Ему дают лекарство, а он его выливает в цветок… Это нормально?

— Но он же в шутку.

— Какая же это шутка?

— Ну, конечно, шутка, — защищался я. — Он же там говорит… пусть цветок выздоравливает… Ему даже полезней…

— Вот-вот! — воскликнул обиженно подполковник. — Это ярко выраженное издевательство над военными врачами! — Но герой-то у меня здоров, — напомнил я. — Он случайно в госпиталь попадает. Ему и лекарства-то не нужны.

— Начальству видней, что ему нужно. Не вам его учить.

Они говорили так, будто разговор шел не о пьесе, а о моем собственном поведении в госпитале.

Но так оно, пожалуй, и было. Я взялся писать об армии и уже поэтому был виноват. Они и собрались тут, в кабинете начальника Дома, чтобы, как следует, мне это внушить.

— А вы подумали, — заметил строго майор, — если все солдаты в шутку станут выливать лекарства в цветки, что у нас будет с армией? Мы их лечим, восстанавливаем их боеспособ-ность, а они, значит, будут шутить над своим здоровьем? И вы еще считаете это нормальным?

Вот так, минут десять они доказывали мне, что мой образ мышления, отраженный в моей пьесе, не соответствует уставу, а потом вдруг решили:

— Ладно, пишите… Но пишите так, чтобы ваши герои солдаты поменьше бы шутили, а побольше думали о воинской службе… Об уставе… О воинском долге… Патриотическое воздействие должно быть!

Подполковник добавил благодушней:

— А если нужна лирика там какая-то, пусть они поговорят о доме, как их там невеста ждет…

— Вот! — воскликнул майор. — Она ему письма пишет, а сама посещает его престарелую маму и носит ей лекарства, когда мама заболеет…

— Но он же детдомовец, — напомнил я. — У него нет мамы.

— Ну, тетка. В общем, придумайте. И приносите. Мы прочтем.

Последнее было сказано уже стоя и не без скрытой угрозы.