Нодар Думбадзе - Я, Бабушка, Илико и Илларион

— Очень просто: высунул руку!

— Куда?

— В окно, куда же еще!

— Болван! Окна-то ведь не было? Вот он и решил сделать в стенке окно… А потом ему потребовалось выйти… Ну, сам понимаешь зачем… Риголетто! Два по сто! — Доментий икнул и продолжал: — Пробил он дверь, и получился… Что?

— Отверстие! — ответил я.

— Вот идиот! Дом получился, понимаешь ты, дом!

— Не знаю, мой дед иначе дом строил…

— А мой совсем не строил, он в чужой вошел, но это неважно… Потом человек привел из лесу собаку, поручил ей сторожить дом, а сам ушел. Привел жену, поручил ей вести хозяйство и снова ушел. Принес дичь… Стали они есть да похваливать… А потом пошли у них дети, внуки, правнуки, праправнуки… Появилось село, затем район, затем город и, наконец, столица… Столица Грузии — Тбилиси… Вот видишь, с каким трудом создавался наш Тбилиси? А ты свой труд вложил сюда? Нет! Так как ты смеешь после этого жить в Тбилиси без прописки?! Но ничего, не огорчайся… Ты мне нравишься… Как звать тебя?

— Зурико!

— Зурико… С Мартой я поговорю отдельно, а с тебя возьму всего-навсего двести рублей, не больше… Смотри только не проговорись!.. Как тебя звать?

— Зурико!

— Да. Значит, молчок! Понял, Зурико? — Доментий лукаво подмигнул мне, да так и остался с закрытым глазом.

Тогда он подмигнул вторым глазом и тоже не смог открыть. Так и заснул.

Я наполнил водкой стакан и подозвал Риголетто.

— Аджан! — не замедлил явиться буфетчик.

— Пей! — сказал я, протягивая ему стакан.

— На работе не пьем! — ответил Риголетто и осторожно поставил стакан на стол. Я обнял буфетчика и спросил:

— Ты знаешь, что такое политэкономия?

— И политику знаю, и экономию!

— Тогда скажи мне: что такое товар?

— Какой товар, бес фактурный?

— Нет, фактурный!

— Все, что лежит на витрине это товар. Есть еще товар на складе…

— Правильно! А этого мертвеца видишь? — указал я на Доментия.

— Спит, — сказал Риголетто и усмехнулся.

— Это Серапиона.

— Не Серапиона, а Доментий.

— Я говорю тебе — Серапиона, — сказал я, потом залпом опорожнил стакан и вдруг почувствовал, что вокруг меня все завертелось. Стол, я и Риголетто очутились на стене. "Сейчас полетим вниз! " — промелькнуло в голове. Я зажмурился. Когда я открыл глаза, все было в порядке… — Ты меня не знаешь? — спросил я Риголетто. — Я — Зурикела Вашаломидзе… А ты знаешь, что такое политэкономия?

— Ва, сказал же, знаю! Принести счет?

— Неси!..

Риголетто ушел, принес огромные бухгалтерские счеты и бойко застучал костяшками:

— Два шашлыка — сорок рублей, два хлеба — шесть рублей, водка, зелень, сыр… В общем, всего триста рублей…

— Триста рублей — это много… Хватит и пятидесяти…

— Ты что?!

— Дай, говорю, рублей пятьдесят, для машины достаточно… Не хочется тащиться пешком…

— Знаешь, что я тебе скажу?.. — В руке у Риголетто сверкнул аршинный нож.

— Ты что, убить меня хочешь? — спросил я.

— Выкладывай деньги! — прошипел буфетчик.

— Обыщи меня! Найдешь хоть один рубль — ставлю два литра!

Риголетто молча схватил меня за воротник.

— Дядя Доментий! Товарищ Доментий! Доментий!

Вставай, проклятый, убивают! — завопил я. Доментий открыл глаза, взглянул на меня невидящим взором, махнул рукой и переложил голову с одной тарелки на другую.

— Отпусти! — взмолился я. — В залог вот его оставлю! Мало тебе этого?

— Мало! — ответил буфетчик. — Выкладывай деньги! Шутки — потом!

— Ладно! — согласился я. — Отпусти меня…

Риголетто разжал пальцы. Я схватил портфель управдома, раскрыл его и потряс над столом. Портфель был пуст. Тогда я вывернул карманы пиджака Доментия. В них оказалось четыре тридцатки.

— Сто двадцать рублей. Гони еще восемнадцать червонцев! Теперь я перешел на карманы брюк. В них оказалось сто пятьдесят рублей.

— Гони еще тридцать! — сказал Риголетто.

— Бессердечный ты человек! Неужели у тебя детей нет? — попробовал возмутиться я.

— Нету! — отрезал буфетчик.

— Тогда эти тридцать рублей я удержу за бездетность! — сказал я и направился к двери.

— Убери с моих глаз эту падаль, — крикнул Риголетто, — иначе я за себя не ручаюсь!

Я понял, что оставлять здесь управдома опасно.

Взвалив Доментия на плечи, я кое-как выбрался из владений Риголетто. В ту ночь я, Доментий и Софья спали вместе, в одной постели. Спали безмятежным сном, без всякой прописки, и ни одному из нас не было стыдно.

Вот уже третий год я живу в Тбилиси. В деревне меня называют «городским жуликом», в городе «деревенщиной». Тетя Марта по-прежнему считает меня злостным неплательщиком, управдом Доментий — аферистом, профессора — гастролером, и только для бабушки, Илико и Иллариона — сколько бы институтов я ни кончил — я остался прежним Зурикелой — прохвостом, болтуном и нехристем. Софье все равно, кто я, она не интересуется ни моим прошлым, ни настоящим, ни будущим. Софья греется в моей постели, ест остатки моего обеда. И этого вполне достаточно для ее кошачьего счастья. «Хвосты» по-прежнему неотступно преследуют меня, а моя стипендия лежит где-то в сейфах университетской бухгалтерии и терпеливо ждет, — когда же она, наконец, увидит своего хозяина…

…На дворе мороз. Валит снег. Воет ветер. Я сижу в комнате тети Марты. Здесь теплее. На столе поет пузатый самовар. Мы медленно тянем горячий чай и мирно беседуем.

— Бедная твоя бабушка… — вздыхает тетя Марта. — Если бы ты, лоботряс, получал стипендию, ей было бы легче…

— Тетя Марта, сегодня день моего рождения, не отравляй его, ради бога!

— Будь проклят день, когда ты родился, бесстыдник!

— Благодарю! Вам того же желаю! Алаверды, тетя Марта! — говорю я и чокаюсь чайным стаканом с хозяйкой.

— У, шалопай! — Тетя Марта прячет улыбку и незаметно опускает свой сахар в мой стакан. Зима в Тбилиси холодная. Мне приятно сидеть в комнате тети Марты. После чая она обычно начинает рассказывать разные печальные истории, и всегда в третьем лице, но я знаю, что все это — из ее собственной жизни. Я люблю слушать печальные истории.

И тетя Марта любит слушать мою болтовню. Она корчится от смеха, после каждой паузы говорит: «Чтоб ты провалился!» — и вытирает слезы. Сегодня по поводу дня моего рождения в роли рассказчика выступаю я. Тетя Марта перестает отхлебывать чай и внимательно слушает.

— Ты знаешь моего Илико? — начинаю я.

— Еще бы! Сколько раз ты про этого одноглазого рассказывал.

— Так вот, слушай… Во дворе Илико, у самого плетня, стоит высокая черешня. Дерево это знаменито тем, что к нему привита черешня четырех сортов: шамбала, майская, поздняя и белая. Так что оно плодоносит все лето. Илико гордится своим чудо-деревом и бережет его, как свой единственный глаз. Вряд ли кто осмелится забраться на дерево днем, а по ночам Илико спит на балконе в обнимку с допотопной берданкой, заряженной солью.