Нодар Думбадзе - Я, Бабушка, Илико и Илларион

— А куда ты дел Эгнатэ Ниношвили?

— Они ничем не хуже Эгнатэ, — успокаиваю я Иллариона.

— Не хуже? Кто из них может стать рядом с Эгнатэ?!

— Все!

— Кто, например? Половину этих фамилий первый раз слышу!

— А ты прочти — и узнаешь, — говорю я.

Илларион смотрит на меня с нескрываемой иронией и небрежно перелистывает книги…

…Весь день мы бродим по городу, заходим почти во все магазины. Илларион долго, с вожделением смотрит на красное кожаное пальто, подбитое мехом. Потом начинается детальное ознакомление с магазином скобяных изделий. Илларион тщательно осматривает привязанные к прилавку напильники, молотки, пилы и замки. Потом осведомляется — нет ли в продаже аппарата для опрыскивания виноградников, и, не дожидаясь ответа, выходит из магазина. Дольше всего мы задерживаемся в магазине «Охотсоюза».

— Порох есть — шепотом спрашивает Илларион у продавца, перегнувшись через прилавок.

— Heт! — коротко отвечает продавец.

— Дробь?

— Нет!

— Эзала?

— Это еще что за черт — эзала? — повышает голос продавец.

— Капсюль, несчастный1 — повышает голос и Илларион. — Пыж!

— Выражайся повежливее! — кричит продавец. — Кого ты называешь пижоном?1

— А ты чего орешь, словно раненый медведь? — наступает Илларион.

— Что ты сказал? — бледнеет продавец. — Уберите отсюда этого ненормального, иначе убью его на месте! Дело принимает серьезный оборот, и я спешу вывести Иллариона из магазина.

— Чем ты меня убьешь, несчастный, — кричит Илларион, — у тебя ведь нет ни пороха, ни дроби!

…Иногда мы совершаем поездки на трамвае или троллейбусе. Билеты, как правило, приобретает Илларион, потому что я студент и у меня своего горя достаточно. Вначале Илларион радовался, когда кондукторша, получая от него деньги, подмигивала ему, щекотала ладонь, но билета не давала, — понравился, мол, думал он. Но однажды, когда такую же процедуру с ним проделал здоровенный детина-кондуктор, Илларион не вытерпел и гаркнул на весь вагон:

— Ты мне не подмигивай, лучше давай билет, а то залеплю по морде!

Вечерами мы ходим в кино. Водил я Иллариона и в цирк и в зоопарк — хочу удивить его чем-нибудь. Но в Тбилиси Иллариона ничего не удивляет, кроме трех вещей: первое — когда я успеваю заниматься; второе — почему у клоуна в цирке зеленые волосы; третье — как могут жить люди в городе без вина «Изабеллы», лука-порея и подогретого мчади.

В свободные от культпоходов вечера мы сидим у тети Марты вокруг пузатого желтого самовара, Илларион рассказывает нам разные истории, мы пьем кипяток и хохочем. Иллариону нравится тетя Марта, и тете Марте нравится мой Илларион, — у него, говорит, настоящий орлиный нос.

Я и Илларион спим вместе, в одной постели. Перед сном он или читает, или разбирает прочитанное, или расспрашивает меня о городских делах, или проповедует мораль. Иногда все это он делает вместе. Софья лежит между нами, внимательно прислушивается к нашей беседе и блаженно мурлычет. Илларион с первого же дня невзлюбил Софью. Она платит ему взаимностью. Когда Софья впервые увидела в моей постели Иллариона, она выгнула спину, задрала хвост и недовольно фыркнула. Илларион безо всякого вступления схватил Софью за загривок, открыл окно, и не успел я опомниться, как Софья оказалась в снегу. Я объяснил Иллариону, что Софья — равноправный член нашей семьи. Так же, по возможности, разъяснил Софье, что Илларион — близкий нам человек. Было достигнуто временное перемирие. Но восстановить прочный мир мне так и не удалось.

— Прогони ее к чертям, покоя от нее нет! — говорит Илларион.

— А чем она мешает тебе? — говорю я.

— Как не мешает, когда я ночью боюсь пошевелиться, — еще раздавишь ее, проклятую!

— А ты не шевелись!

— Может, мне перестать дышать?

— Куда же я ее денут

— Пусть дрыхнет под кушеткой!

— Под кушеткой холодно!

— Хорошо! Тогда под кушетку полезу я, а она пусть нежится в постели!

— Пожалуйста! Лезь!

Илларион ничего не отвечает, хватает кошку за хвост и швыряет на пол. Софья жалобно мяукает, лезет под кушетку и терпеливо ждет, пока не раздастся храп Иллариона, чтобы вновь залезть в постель и занять свое законное место. Но Илларион долго не засыпает.

…Илларион болен. У него болит левый глаз, очень болит. Любовь ко мне и болезнь привели Иллариона в Тбилиси. Илларион не трус, но идти к врачу боится, про больницу и слышать не желает! А глаз болит все больше. По ночам боль становится просто нестерпимой. Бедный Илларион готов лезть на стену. Я хожу за ним, успокаиваю, как могу, — напрасно…

Наконец я решаю, что ждать больше нельзя.

Мы одеваемся, заворачиваем в газету бутылку водки и один хачапури и, по рекомендации тети Марты, отправляемся в Сололаки к частному врачу. Правда, он сам одноглазый, сказала тетя Марта, но зато самый искусный, самый знаменитый врач во всем городе, участник Отечественной войны, который, оказывается, за какой-нибудь месяц вылечил ее от ячменя. Поэтому мы очень удивились, не увидев перед домом врача очереди ожидающих пациентов.

— Я погиб! Видно, у него сегодня нет приема! — простонал Илларион.

— Ничего, Илларион, не волнуйся! Пойду, брошусь перед ним на колени, уговорю принять! — успокоил я Иллариона и решительно постучал в дверь. В коридоре что-то загрохотало, потом раздался шепот, потом кто-то с шумом захлопнул дверь комнаты, снова раздался грохот, и дверь открылась. На пороге стояла маленькая испуганная женщина. В нечесаных волосах ее торчали пух и перья из подушки. Извините, пожалуйста, — начал я, — у уважаемого профессора сегодня, кажется, нет приема, но мой дядя приехал из деревни, у него страш…

— Ну вас… — оборвала меня женщина, — а я думала — вы инкассаторы! Женщина проворно вкочила на стул, достала из кармана халата скрюченный кусок проволки — жулик", затолкала его под электрический счетчик и спрыгнула.

— Ну, что хотите?

— Уважаемый доктор должен обязательно принять нас. Без этого мы не уйдем отсюда! — сказал я и приготовился к отражению атаки.

— Что вы, что вы! Сию минуту! Пожалуйста сюда, — засуетилась женщина. — А кто вас направил к нам? Пройдите, пожалуйста, в комнату!.. Мамонтий! Мамонтий! Больные пришли! Больные! Женщина схватила нас за руки, втолкнула в комнату, снаружи заперла дверь на ключ и с криком «.Мамонтий! Мамонтий!» убежала. Спустя минуту в комнату ворвался высокий небритый мужчина в полосатой пижаме. Один глаза у него был зеленый, а другой — красный.

— Садитесь! — сказал он строго. Мы огляделись. В комнате стояли кровать, письменный стол и два стула.

— Сюда сядет больной, сюда сопровождающий, — указал он на стул и кровать; сам подсел к письменному столу.

Мы заняли указанные места.