Алан Силлитоу - Начало пути

Я немного помешкал, потом тоже сошел вниз, сел в автобус и покатил в город.

Дома меня ждал Уильям, сам он только что вернулся из короткой поездки в Ливан. Он сидел в халате на кушетке в общей комнате, и Хейзел внесла поднос с кофе. Эта девка из Сохо с жестким лицом и сладострастным телом время от времени его навещала, и сейчас он ей подмигнул, чтобы она оставила нас вдвоем. Он курил сигарету через нелепый длиннейший мундштук и уселся поудобней, приготовился слушать мой рассказ, а я подумал: потом, верно, все перескажет в организации Джека Линингрейда.

- На той неделе поедешь опять,- сказал Уильям, когда я кончил. Он глотал кофе, и тощее горло его судорожно вздрагивало, кадык ходил ходуном, будто при каждом глотке его ударяли по шее невидимым резиновым молотком.- Куда ехать, тебе скажут утром.

Он налил себе еще кофе; Хейзел в спальне тихонько что-то напевала.

- Что ты будешь делать со своими деньгами? - спросил я.

- Еще не думал об этом, дружище. На той неделе из Уорсопа приедет на несколько дней моя мамаша. Поселю ее в гостинице. Покажу ей всякие примечательные местечки вроде Тауэрского моста и Букингемского дворца.

- Очень мило. Даже трогательно.

- Нечего язвить, Майкл. Я ведь всего только человек.

- В том-то, наверно, и беда, что моя, что твоя.

- Слушай, парень, что тебя гложет? Сколько я ребят перевидал, все возвращаются гордые, точно индюки, что их не зацапали, а ты как в воду опущенный.

- Я из другого теста. Поездка дорого мне далась, и по мне это видно - ничего не поделаешь.

- А ты, парень, простая душа, черт подери, это уж точно,- сказал Уильям.- Вздремни малость, а потом сходим куда-нибудь, спокойненько подзаправимся. Хейзел я спроважу. Она не обидится. Не на что ей, черт подери, обижаться.

- Думаешь жениться?

- Ну, где уж при такой работенке. После, может, и женюсь. Ни у него, ни у меня не было твердой почвы под ногами, но все равно нам хотелось того же, что и всем. Я лежал в комнате для гостей и думал о Полли, и вдруг меня разобрал страх, будто только теперь до меня доперло, как опасно было топать через таможню с грузом золота. В глазах потемнело, руки и ноги затряслись. Вся поездка показалась сном, и сон этот напугал меня больше, чем сама поездка. Наверно, я трус, и, выходит, нечего мне заниматься этим делом. Но я и правда вздремнул, а когда проснулся, понял, что не откажусь от него: я ведь уже обзавелся целью, предметом желаний, даже просто распорядком жизни, и все это отняло у меня ту решающую каплю мужества, которая требовалась, чтоб передумать и сойти с опасной дорожки.

Уильям будил меня, но голова у меня была как чугунная, Он поднес мне к самому носу чашку чая, и от этого запаха я сразу взбодрился.

- Выпей-ка,- сказал Уильям, и сквозь поднимавшийся над чашкой пар я увидел: он расплылся в улыбке до ушей.- Живо вскочишь на ноги, чем отлеживать бока. Нечего тебе весь вечер вариться в собственном соку.

- А почему бы и нет?

- Не понимаешь - не надо. Вот твоя деньга от Железного. Тридцать кусков. Легкий хлеб, легче не бывает.

Я взял у него из рук длинный конверт и сунул под подушку.

- Не больно-то легкий.

Уильям сел в кресло и уставил на меня свои серые гляделки - так и буравил, очень это у него внушительно получалось, как всегда, когда он пытался заглянуть мне в душу.

- Слушай, что тебя грызет?

- Крысы. Завладели мной с субботнего вечера. Скажи, ты любил когда-нибудь?

Левая нога у него дернулась, будто его стукнули по коленке, проверяя рефлексы.

- Неужто в стюардессу втюрился? Если да, лучше сразу выкинь из головы. Они в точности такие, как все, только что в белых фартучках.

- Ты мне не ответил.

- Отвечаю: нет. Любил отца, да его убило в шахте, когда мне было семь лет. Покуда он был живой, я не знал, что люблю его, а как помер, я понял: век его не забуду и уж никогда никого не полюблю… ну, может, мать, так ведь она еще живая, а стало быть, покуда это просто так, вроде как влюбленность. Мне многие женщины нравились, на некоторых я даже хотел жениться, а вот чтоб любить, нет, этого не скажу. Сейчас у меня дела пошли на лад, и я так и буду жить, покуда не надумаю, на что свою монету пустить. Я уже порядком поднакопил, скоро совсем богач буду, и знаешь, какие у меня мысли? Заведу хозяйство, стану выращивать овощи на продажу. Куплю на свои сбережения домик в Ноттингеме и акра четыре земли. Мамаша тоже со мной поселится, коли пожелает, а может, еще и найдется такая женщина, захочет впрячься со мной в одну упряжку, тогда мне и вовсе ничего больше не надо.

- Ну и дай тебе бог, как говорится,- сказал я.- Может, и впрямь надо дожить до сорока, тогда сообразишь, чего тебе от жизни требуется.

- Я это с двадцати лет понимал. Да только ни себе не признавался, ни вслух не говорил. Ото всех затаил. А сейчас вот проболтался, потому - есть на это надежда, дело верное, черт подери. Ну да ладно, давай теперь выкладывай про свою зазнобу, я гляжу, ты из-за нее как в лихорадке. Хоть позавидую тебе… А вообще, давай выйдем и доберемся до какой-нибудь жратвы. А то у меня совсем живот подвело.

Мы пошли в тот самый ресторанчик в Сохо, где я повстречался с ним после приезда в Лондон; выпили по бутылке вина - Уильям сказал, нынче у него как раз день рождения.

- В день рождения я поминаю все чудеса, какие со мной приключились, и подсчитываю свои удачи. Когда я был малец, никому до этого не было дела. Никто не замечал никаких чудес, не до жиру было, быть бы живу. А теперь вот у меня есть время их поминать, стало быть, ясно - я живу в достатке.

- У тебя настроеньице что надо.- со смехом сказал я.- А сколько ж тебе стукнуло?

- Тридцать девять, и я не чувствую себя ни на день моложе,- ответил он, отрезая кусок эскалопа.

Мы вместе встречали его мать на вокзале Сент-Панкрас. Билл увидал - она выходит из вагона второго класса, и как закричит:

- Я ж тебе послал десять фунтов на билет первого класса, а ты вон мне какую гадость устроила! Неладно это, мать.

- Не смей со мной так разговаривать!

Я даже попятился: неужто это она так пронзительно заорала? И метила она явно в меня, я уж было решил - она чокнутая и приняла меня за Уильяма, а потом понял, у нее глаза косят. А она знай орет:

- Чего я там не видала, в первом классе, дурья твоя башка? В этих первых классах незнамо с кем придется сидеть. И нечего на меня гавкать. Никто не поверит, будто ты мне родной сын. И это после всего, чего я натерпелась! Лучше уж я прямо сразу подамся обратно в Уорксоп.

Уильям побледнел, но наклонился и поцеловал ее.

- Не уезжай, мать,- взмолился он, как маленький,- я ведь только хотел как лучше, чтоб тебе удобней ехать.

Ну и ну, подумал я, вспомнив, как он сам добирался до Лондона. За этот год у него многое переменилось.

- Где твой чемодан? - спросил он, когда зеваки, что сбежались на крик, стали расходиться.