Анри де Ренье - Маркиз дАмеркер. Рассказы

Я снова видел его, окруженным своими куклами и настаивающим с упорством маниака, соединенным с опытностью дипломата, на том, к чему он желал склонить меня. Временами он останавливался перед зеркалом, чтобы оправиться, и я видел отражение его беловатого лица и большого носа; полы кафтана задевали его по ногам, и он возвращался ко мне, желая, в конце концов, больше настоять на своем, чем убедить меня в правоте своего мнения. Характер го-сударя был мне достаточно известен, чтобы в обыкновенных случаях, с помощью какой-нибудь увертки, ускользнуть от насилий его фантазии и от западней его настроений, но на этот раз гнев делал его ясновидящим, и ничто не могло отклонить его от задуманного предприятия, ничто, даже смешные стороны, на которые я указывал ему, доведенный до крайности, рискуя этим вызвать опасную вспышку его тщеславия. Все было напрасно, и по легкому дрожанию его и по нехорошему свету его желтых глаз, я понял, что кривые пути привели меня к тому перекрестку, откуда расходятся дороги, что легко могут оказаться дорогами опалы.

Я вернулся домой, чтобы размыслить о трудности моего положения, и все еще искал средства выйти из неприятного осложнения, когда, на другой день утром, мне принесли эстафету. Его высочество приказал мне собраться, не медля, на остров Кордик, оставить мою карету на берегу и переправиться одному, чтобы явиться в известное место; где я найду его инструкции. Поборов свою тревогу, я решил счесть за доброе предзнаменование тот оборот, который принимали события. Высочайший гнев казался мне слабеющим и я возымел надежду ускользнуть от последствий, опасаться которых заставляла меня одну минуту его чрезмерность; скучное путешествие и в конце какое-нибудь дурачество, которому я охотно подчинюсь, представлялись мне возможным исходом. Часто подобные приключения разрешались таким образом, и на ухо сообщались случаи, когда очень важные особы должны были претерпеть, как наказание, злостные буффонады государя-маниака, забавная злопамятность которого удовлетворялась посмеянием или досаждением, и я решил охотно прибавить за свой счет еще лишний рассказ к легендам, делавшим из нашего странного господина тему для сочинителей романов и рассказчиков новостей. Во всяком случае, он принадлежал гораздо больше анекдоту, чем истории. Его маленький двор был удивителен. Падения там были похожи на кувыркания, акробатничество честолюбий соседило с пируэтами тщеславий.

Тяжелые лошади с заплетенными хвостами били копытами о мостовую. Кучер подбоченился на своих козлах; я сел, дверца хлопнула, колеса завертелись, карета миновала ограду. Дворец высился в глубине большой площади, сероватый в утреннем сумраке. Почетный двор был пуст. За стеклом одного окна в северном крыле, где находились личные апартаменты государя, я заметил его, наблюдавшего за моим отъездом, приподняв рукой занавеску, которую он опустил, когда я проезжал.

Дорога мчалась, дерево за деревом, межа за межой, город за городом. Почтовые станции чередовались с гостиницами; звенели сводчатые мосты; подъемы замедляли лошадей, которые рвались на спусках; паром перевез меня через реку.

Я никогда не посещал острова Кордик. Опасный морской пролив отделял от побережья его рыбацкий порт и его невозделанные земли… К утру третьего дня я почувствовал близость моря. Деревья росли кривые, малорослые, узлистые, как бы для того, чтобы лучше противиться своими карликовыми мускулами натискам ветра. Воздух свежел. На одном повороте я увидал воды. Они простирались, нежно-серые под бледным небом. Вскоре дорога свернула на узкий полуостров, каменистый и песчаный, лишенный всякой растительности вплоть до смиренной деревушки на его оконечности… Карета остановилась, я слез. Море шумело предо мною на маленькой отмели, по которой мягко отпечатывались следы. Несколько лодок стояло в бухте одна из них согласилась перевезти меня на остров: я отплыл, взяв с собой дождевой плащ, и глядя, как уменьшается мало-помалу на берегу моя карета, неподвижная, с толстым кучером в зеленой ливрее, со своими расписными Дверцами и лошадьми в яблоках, рывшими копытом влажный песок, в котором уже сочилась вода прилива.

Лодка медленно покачивалась; вода вокруг нее становилась синей под ясным небом. Волны вздували свои зеленоватые округлости; иногда одна разверзалась пеной, большинство же выгибало свои спины неприметными хребтами. Глубокое внутреннее движение, воодушевляло их, мачта скрипела. Якорь, еще струясь той глубиной, откуда его вытащили, сжимал свои крабьи клешни; он лежал на палубе, ракообразный и шершавый; кружили чайки. Наконец, появился на горизонте берег, сперва низкий, и стал расти мало-помалу. Он выходил из моря по мере того, как мы приближались; скоро мы увидели его высокие туманные скалы; они рисовались все четче. Мы плыли вблизи острова; обогнув каменный мыс, мы увидели порт. Очутившись на берегу, я направился в поиски за гостиницей, а затем пошел бродить вдоль моря. Отлив обнажил дно бухты; водоросли сочились между плит набережной, они свисали, липкие и лоснящиеся. Дети играли, катая валуны по плитам. Курил, чиня парус, старый рыбак.

Мне захотелось взобраться на прибрежный утес, куда вела тропинка, обрывистая и поросшая травой. Мех рыжих вересков покрывал его спину; оголенные его бедра отвесно падали в море. Терпкий зной накалял камень. С конечной точки моего пути раскрывался вид на часть острова. Она была продолговата, лишена деревьев, ужасала пустынностью своих мхов, похожих на шерсть, из-под которых проступали лбы камней – костяк ее бурой наготы.

Солнце село, багрянея, весь остров стал сиреневым, как бы обветшав во внезапной осени сумерек. По морю скользили кое-где возвращающиеся лодки.. Землисто-желтые паруса были похожи на увядшие листья – единственные, которые ветер носил вокруг этого острова, лишенного деревьев, где я невольно спрашивал себя, с какой, собственно, целью отправил меня государь, и где, благодаря скуке, которую» я уже начал испытывать, раздражение его для меня обращалось в мщение.

Паруса цвета охры все еще скитались по лиловатому морю. Геральдические облака покрывали гербами небо; баркасы вошли в порт в то время, когда я спустился; гостиница моя выходила на набережную, и вечером, поднявшись в свою комнату, я слышал, как они, пленные в гавани, глухо жаловались и терлись канатами своих якорей.

Когда я проснулся на следующий день, небо было серо и плотно; резкий ветер вытягивал бегущие облака; зеленоватое море белело пеной, и натиск волн тревожил скалы. Я взял проводника, чтобы он довел меня до указанного места, где должна была разрешиться загадка моего путешествия.

Место это было – каменный стол, расположенный на южной оконечности острова. Мы пересекали нескончаемые верески; паслись стада черных баранов. Каждый из них был привязан веревкой к колу, чтобы стада не перепутались. Они спокойно жевали. Приближение наше пугало их. И они, как бы охваченные безумием, начинали кружиться вокруг своих кольев, и на этой дикой равнине эти бараны-колдуны, казалось, чертили зловещие круги.