Хулио Кортасар - Экзамен

– Я полагаю, – сказала Клара, – ты стер в порошок злополучную Седьмую.

– Нет, че. В таких случаях надо сдерживаться.

– Слышишь лай? – спросил репортер.

«Представить только, что было время, когда меня волновал Сезар Франк, – подумал Хуан. – И мне нравилось пралине…» А Клара думала: «Лай – Бетховен – дом в Кастеларе – Моцарт – „Турецкий марш" – рожки в Пятой симфонии —

все это имело смысл —

непонятный —

глубокий (колодец в лунном свете, жабы) —

гранат-карбункул, слова, прекрасные, как карбункул,

как самоцветы —

прикосновение, да, это было —

видение, кто может сказать, о чем – собачий лай,

для чего

видение, прикосновение в ночи, стук

сердца и никаких слов – родник —

обнаженная жизнь —

Так лает, так стучится в дверь судьба —

жизнь, точно

недвижное падение в музыку —

в водоворот звуков,

имеющих название: жар души, красота, останься, завтра —

смерть, самопожертвование, самоцветы, Сандокан» —

– Осторожно, – сказал им сторож. Они наткнулись на него у лестницы, видимо, он дежурил у выхода на платформу. – Очень возможно, что бешеный.

– Кто, – сказал репортер, – этот пес, что ли?

– Да. Они прибегают из туннеля, этот сегодня уже пятый.

– Раз лает, значит, не бешеный, – сказал Хуан, который читал жизнеописание Пастера. – Пес, страдающий водобоязнью, – существо издыхающее, глаза у него налиты кровью, и кусает он потому, что не может плакать.

– Вы шутите, а вот тяпнет за ногу…

– Пятый за день? – спросила Клара. – А откуда они берутся?

– Не знаю, уже несколько дней такое творится.

Вон смотрите, тащится.

Инстинктивно они отпрянули. Пес брел по платформе, тощий и лохматый, голова опущена к земле, язык болтается тряпкой. Немногие пассажиры, ожидавшие поезда на платформе, закричали, чтобы привлечь внимание дежурного, и тот суетливо замахал шваброй. Пес остановился метрах в двух от швабры и одышливо заскулил. Вполне мог оказаться и бешеным. Из глубины туннеля ему приглушенно ответил лай.

– Как они сюда попали? – сказала Клара, прижимаясь к Хуану.

– Эти куда только не влезут, – сказал дежурный, не сводя глаз с пса. – Я уже десять раз звонил на центральную станцию, чтобы прислали живодеров и отстреляли собак, да там, видно, спят. А еще эта заваруха с поездами, в Агуэро поезда столкнулись, ну и жизнь пошла.

– Наверное, бегут от жары, – пробормотал Хуан.

– А может, от тумана. Спускаются в темноту. Но почему лают, почему у них такой тоскливый вид?

– Бедный пес, – сказала Клара, глядя на собаку: та, тяжело дыша и дрожа, легла на край платформы и озиралась.

– Не бешеная, так сбесится, – сказал репортер. – От жажды и от страха. Че, погляди-ка там, в глубине, в глубине туннеля.

Из глубины туннеля, почти у самой земли, на них смотрели два глаза. Секунда-другая, и показался белый ком – из туннеля бежала собака. Послышался гул – с запада шел поезд.

– От него же мокрого места не останется, – сказала Клара. – Может собака уйти от поезда?

– По обе стороны путей есть узкие тротуары. Пойдем, это наш.

Они сошли с лестницы, прошли мимо дежурного, который со шваброй наготове не отрывал глаз от пса. Поезд быстро приближался и, подходя к платформе, дал свисток. Клара с Хуаном глядели на пса: животное не трогалось с места, безучастное ко всему, только чуть подрагивала голова. Дежурный кинулся к нему и хрястнул шваброй поперек туловища; он хорошо рассчитал: пес рухнул на рельсы за секунду до того, как поезд промчался по ним, и псиный вой, как и крик Клары, потонул в визге тормозов и лязге железа.

– Смотрите.

Продавец Лопес с видом энтомолога демонстрировал вырезку из газеты «Ла Насьон».

«Население предупреждают, что до результатов анализов, которые в настоящее время проводятся Министерством общественного здоровья, —

Он читал и прищелкивал языком, внутренне осуждая,

откашливался, —

не следует употреблять в пищу грибы, появившиеся вчера вечером, в очень небольших количествах, в столице».

– Ну, сеньор, это уже конец света.

– Что – грибы или то, что их нельзя есть? – спросил Андрес со вздохом.

– То, как об этом сообщают. Лицемерие, сеньор Фава, – вот как я это называю. Лицемерие. Пудрят людям мозги. Как будто кто-то собирался есть эту пакость.

Он загадочно понизил голос. Знаками он пригласил Андреса (старый продавец – старый клиент) за высокую пирамиду продукции издательств «Сантьяго Руэда», «Акме», «Лосада» и «Эмесе». Согнулся, разглядывая что-то на нижней пустой полке. Потом выпрямился, торжествующе сопя и оглянувшись по сторонам с невинным видом, и знаком предложил Андресу наклониться и поглядеть. В глубине полки слабо фосфоресцировали серебристые грибочки. Андрес оглядел их с интересом, такие он видел в первый раз.

– От этой грязной сырости, – сказал продавец Лопес. – Пусть рассказывают сказки, я-то знаю, что к чему. В жизни не помню такой жары и такой жуткой сырости.

– Верно, – сказал Андрес. – Липкая к тому же, как Рахманинов. Однако не верю, что эти грибы…

– Верьте, сеньор Фава. Это от сырости началось, от сырости. Я говорю сеньору Гомаре: надо что-то делать. Смотрите, как книга покоробилась, на что это похоже…

Андрес взял в руки том под названием «Радуга», книга была мягкой и пахла жиром.

– Никогда не думал, что книга может гнить, как человек, – сказал он.

– Ну уж… – Продавец, похоже, был шокирован, – гнить —

есть же слова, вполне пристойные,

обозначающие то же самое,

но эта молодежь, как она любит —

просто для эпатажа, только и всего —

Андрес расхаживал по просторному залу в нижнем этаже книжного магазина «Атенео». «Студенческие годы, – думал он, вытирая ладони, – мои жалкие песо, бумажки по пять песо… А здесь все, как тогда. Какую книгу я купил первой? Не помню —

но не помнить – все равно что убить, предать. В один прекрасный день я пришел сюда, вошел в эту дверь, нашел продавца, попросил книгу —

а теперь не помню, какую».

Прислонившись к красноватой колонне из словарей Касареса, он закрыл глаза. Постарался вспомнить. Голова закружилась, и он открыл глаза. Тихонько стал насвистывать:

Но одно из своих первых посещений вспомнил: он купил тогда Эсхила, Софокла, Феокрита, выпущенных в Валенсии издательством «Прометей» по одному песо за книжку, —

а разве не Бласко Ибаньес вел эту серию?

а еще (в другой раз) «Портрет Дориана Грея» в серии «Новая библиотека». Ему вспомнились магазины старой книги, где книги продавались на вес. Там он купил О'Нила, «Двадцать стихотворений о любви», «Сыновья и любовники». И оттуда – сразу в кафе («Официант, пожалуйста, чашку кофе и нож»), разрезать книги, предвкушая удовольствие; какое счастье! Дни были высокими, а нужда только помогала счастью.